Дэвид Эберсхоф - Девушка из Дании

***

И все же была еще одна причина, по которой Герда медлила с отъездом Эйнара в Дрезден. К марту 1918 года зимние дожди закончились, и Пасадена стала зеленой, - такой же зеленой, как нефритовый Будда Акико, который содержался в ее мансарде на третьем этаже особняка Вэуд. Герда и Тедди похоронили малыша Карлайла на поле клубники Бейкерсфилда и переселились в Пасадену, опечаленные, и, как подчеркнула госпожа Вэуд, с волнением игравшая с кольцами на руках, немного травмированными.

Но дожди закончились, и Пасадена снова была зеленой, с лужайками озимой ржи, словно одеялами из войлока. Ее клумбы расцветали розовыми и белыми цветами, исландские маки плавали над землей. В апельсиновых рощах белые цветы были похожи на снежные пальто. Для Герды корни апельсиновых деревьев выглядели как локти, проталкивающиеся сквозь влажную почву. Корни были тусклого цвета плоти и толщиной с руку человека. Дожди смягчили почву для дождевых червей в сине-серых шкурках, которые напомнили Герде о рождении Карлайла. Она никогда не забудет червеобразный цвет шнура, скрученный штопором. Ни голубоватую слизь, закрывающую глаза ребенка, ни блеск ее собственных жидкостей, покрывавших его, словно он был заключен в тонкую, жирную простыню, созданную ее собственным телом в его независимой мудрости.

Герда думала об этом весной, управляя апельсиновыми рощами в отсутствие отца. Она осматривала земли в машине с откидным ветровым стеклом, которая пронесла ее по грязи. Герда руководила командами - в основном подростками из Текейт и Тусон, нанятыми, чтобы разобрать подвал. Под деревом, фрукты которого преждевременно опали, она увидела, как в грязи скользит гнездо червей. Это заставило Герду вспомнить о Тедди и его кашле. Почти год мокрота выходила из его легких, а ночью он изливал из себя пот настолько ледяной, что сначала Герда думала, будто Тедди опрокинул стакан воды в их постель. При звуке первого кашля, зловеще прокравшегося в его горло, словно хруст разбитого стекла, Герда предложила вызвать врача. Тедди закашлялся, и она подняла трубку, чтобы позвонить доктору Ричардсону, - человеку родом из Северной Каролины, но Тедди возразил:

- Со мной все в порядке. Я не пойду к врачу.

Герда вернула трубку на место и сказала только:

- Хорошо.

Ей пришлось дождаться, пока Тедди выйдет из дома, чтобы позвонить доктору. Всякий раз, когда Тедди кашлял и просил свой платок, который Герда сама прижимала к его губам, она старалась заметить, не возникло ли перемен в кашле. Иногда кашель был сухим, и тогда Герда молча вздыхала. Но в других случаях кашель был с мокротой, и жидкая беловатая жидкость выходила изо рта Тедди на носовой платок. Затем он выплевывал плотный сгусток крови, который постепенно становился все больше и больше. Герда ополаскивала все белье Тедди, включая и его носовые платки, вместо Акико, и видела, сколько он кашлял кровью. Ей приходилось менять ночные простыни и окунать носовые платки, а иногда и рубашки, в ванны с отбеливателем. Горький запах хлора поднимался к ее ноздрям и жалил глаза. Кровь трудно отстирывалась, и Герда стирала кончики пальцев, пытаясь избавить платочки от пятен, напоминавших Герде тряпки с краской, которые она использовала во время рисования. Ее мольберты теперь поселились в коттедже в Пасадене, но Герда больше не писала вообще.

И все же, всякий раз когда Герда поднимала трубку, Тедди говорил: “Я не пойду к доктору из-за ерунды, потому что я не болен”.

Пару раз Герде удалось вызвать доктора Ричардсона в коттедж. Тедди приветствовал его в солнечной комнате, и волосы падали ему на глаза.

- Вы знаете, как может жена всегда беспокоиться по пустякам, - говорил Тедди, - но честно, док, со мной все в порядке.

- Тогда как насчет твоего кашля? - перебила Герда.

- Не больше, чем болезнь фермера. Если бы ты выросла на полях, ты бы тоже кашляла, - говорил он смеясь, и заставляя доктора Ричардсона и Герду смеяться тоже, хотя Герда не видела ничего забавного в том, что делал Тедди.

- Вероятно, ничего серьезного, - сказал Ричардсон, - но вы не возражаете, если я вас осмотрю? На самом деле, я бы это сделал.

В солнечной комнате пол был выложен плитками, которые Тедди сделал в своей мастерской. Они были оранжевого цвета янтаря и окрашены черным раствором. Зимой черепица была слишком холодной, чтобы стоять на ней даже в носках.

- Тогда позвоните мне, если вам будет хуже, - сказал доктор Ричардсон, сжимая свою сумку.

И Герда, которая больше всего на свете хотела быть хорошей женой, не желавшей, чтобы ее муж смеялся со своими приятелями по поводу того, какой подлой и пронзительной собственницей она стала, заправила свои волосы за уши, и сказала:

- Тогда все в порядке. Если ты не пройдешь осмотр у Ричардсона, тебе лучше чертовски хорошо позаботиться о себе.

***

Комната Тедди в санатории, где он поселился, имела вид на Арройо-Секо и горы Сан-Габриэль. По этой причине Герда считала весну 1918 года более зеленой, чем любая другая, которую она могла вспомнить. Герда сидела в кресле у окна и изучала зеленый сад, пока Тедди спал.

Санаторий был загородным оштукатуренным зданием с колокольней, висевшим на краю утеса над Арройо. Вокруг дома выстроились розовые кусты. Комната в форме ромба имела маленькие окна с видом на север и юг. Кровать Тедди была сделана из белого железа, и каждое утро медсестра приходила и садилась в его кресло-качалку. Затем она сворачивала сине-полосатый матрас на открытых пружинах у подножия кровати, как огромный рулон ириски.

Большую часть зимы Тедди провел в санатории, и вместо того, чтобы идти на поправку, ему, казалось, только становилось хуже с каждой неделей. Щеки его стали впалыми, глаза залиты чем-то похожим на испорченное молоко. Герда приходила утром и первым делом вытирала ему глаза уголком своей юбки. Затем она расчесывала его волосы, которые поредели, превратившись в несколько бесцветных прядей. По утрам температура Тедди поднималась так высоко, что лоб становился мокрым, но он был слишком слаб, чтобы поднять руку и вытереть его. Герда неоднократно находила его в своем кресле-качалке в солнечном свете маленького окошка, горящим от лихорадки, во фланелевом халате, который медсестра завязывала вокруг его полой талии. По тому, как искажалось его лицо, Герда видела, что он пытается поднять руку, чтобы вытереть фланелевым рукавом свой лоб. Пот капал с его подбородка так, будто он стоял под ливнем. Но за окном был март, зимние дожди закончились, и вся Пасадена была нефритово-зеленой. Вместо чистого солнечного света, выжигающего туберкулез из легких и костного мозга, солнце лишь поджигало Тедди так, что до десяти часов и первого приема лечебного двадцатидневного стакана сока из кумквата Тедди падал в обморок под тяжестью лихорадки.