Дэвид Эберсхоф - Девушка из Дании

Герда повернула оконный рычаг и почувствовала прохладный воздух. Подушка была черной, с плотными краями, и пахла, как шина. Тедди все еще смотрел на нее.

- Да, - сказал он, - принеси ее сюда.

Герда прикоснулась к ней. Кожа подушки была толстой, как у грелки. Подушка была вялой, наполовину заполненной воздухом.

- Герда, дорогая... это последнее. Просто прижми ее к моему лицу. Я больше не могу.

Герда взяла подушку, наполненную резиновым запахом, и прижала ее к груди. Она не могла этого сделать. Такой ужасный способ: умереть под этой вонючей старой вещью; убить последний запах жизни… «Но хуже всего то, кто собирается его убить», сказала себе Герда, перебирая упругий край подушки. Хуже, чем она когда-либо думала. Нет, она не могла этого сделать. Она выбросила подушку в окно, и та упала на Арройо-Секо, словно раненый ворон.

Тедди приоткрыл губы, и стал виден его язык. Он пытался что-то сказать, но усталость преодолела его, и он уснул.

Герда подошла к нему и поднесла ладонь к его губам. Дыхание Тедди было не сильнее, чем взмах крыльев бабочки.

Когда наступил вечер, залы санатория умолкли. Голубые сойки сделали последний рывок в пондерозе возле окна Тедди, и Герда взяла его холодную влажную руку. Она уже не могла смотреть на него, и отвернулась к окну, наблюдая, как Арройо-Секо превращается в черную яму. Горы Сан-Габриэль превратились в черные силуэты чего-то большого, черного и безликого, нависшего над долиной, в которой Вэуды жили среди каньонов и апельсиновых рощ. Герда затаила дыхание, чтобы не потерять сознание. Когда она, наконец, выдохнула воздух и утерла слезы своей манжетой, то уронила руку Тедди. Она снова поднесла ладонь к его носу, а затем, ночью, она уже знала, что Тедди Кросс ушел по своей воле.

* la rentrée - дословно - вход в плотные слои атмосферы, здесь – «с погружением».

Часть третья.

Дрезден, 1930 год

Глава 19

Поезд Эйнара вошел в Германию. Он остановился на коричневом поле, - темное серебро с инеем. Солнце в январском небе было слабым, и березы, испещерившие поле, сжались от ветра. Все, что Эйнар мог увидеть - это плоская земля вплоть до серого неба на горизонте. Вокруг больше ничего не было. Ничего, кроме дизельного трактора, заброшенного на зиму, красное металлическое сиденье которого дрожало на ветру.

Пограничный патруль проверял паспорта в поезде. Эйнар слышал офицеров в соседних вагонах, стук их сапогов тяжело отдавался по полу. Офицеры говорили быстро, но им было скучно. Слышалось тонкое хныканье женщины, объясняющей, где ее документы, и один из офицеров перебил ее: “Nein, nein, nein.”*

Два офицера подошли к купе Эйнара, и в груди у него дрогнуло, словно он был повинен в чем-то. Офицеры были молоды и высоки, их форма плотно прилегала к плечам, и Эйнару стало неловко. Лица офицеров блестели под козырьками шапок, как медные пуговицы на их манжетах. Эйнар внезапно подумал, что юные офицеры будто бы сами были сделаны из меди, - золотой, блестящей и холодной. От них исходил металлический запах, - вероятно, запах крема для бритья, предоставленного правительством. Один из офицеров жевал окурок, а костяшки пальцев его партнера были в царапинах.

Эйнар сразу же почувствовал, что разочаровал патруль. По всему было видно, что Эйнар он не мог причинить никаких проблем. Офицер с серыми ногтями потребовал паспорт Эйнара. Датский язык в паспорте не заинтересовал его. Офицер открыл паспорт, глядя на своего напарника. Ни один из дышавших ртом офицеров не проверил информацию в документах и не взглянул на сделанную так давно фотографию на студийных ступенях с затхлым запахом от Рундеторна*, чтобы сравнить ее с лицом Эйнара. Офицеры ничего не сказали. Первый бросил паспорт на колени Эйнара. Второй, чьи глаза сузились на Эйнаре, ударил себя в живот. Медные пуговицы на его манжете задрожали, и Эйнар ожидал услышать звон колокола. Офицеры ушли, и поезд снова тронулся в путь. На поля Германии, которые вспыхивали весной буйными желтыми цветами и пахли почти мертвым соблазнительным запахом, опустилось послеполуденное затишье.

Остальная часть поездки Эйнара была мучительной. Герда спросила его, хочет ли он, чтобы она поехала вместе с ним. Теперь Эйнар думал о том, что причинил ей боль, ответив отказом. “Но почему бы и нет?” - настаивала она. Они с Эйнаром находились в передней комнате коттеджа, и Эйнар не ответил. Ему было трудно признать это, но ему казалось, что если Герда будет с ним, у него не хватит смелости пройти через это. Герда напоминала бы ему о прежней жизни, в которой они были счастливы. Эйнар и Герда были влюблены. Если бы она поехала ним, Эйнар опасался, что отменит встречу с профессором Болком в последний момент. Возможно, вместо этого он сказал бы Герде, что они должны пересесть на другой поезд во Франкфурте и отправиться на юг, - обратно в Ментон, где чистый солнечный свет и море могут все превратить в пустяк. Сказав “Нет, я поеду один”, Эйнар почти чувствовал запах лимонных деревьев в парке перед муниципальным коттеджем. Будь Герда с ним, Эйнар мог сказать, что возвращается в Блютус, в фермерский дом рядом с полями сфагнума, где теперь жила другая семья. Возможно, он попытался бы убежать и взял бы Герду с собой в комнату своего детства, где перьевой матрас был маленьким и тонким, а стена у кровати исцарапана рисунками Ханса и Эйнара. В комнату, где на ногах кухонного стола была ободрана краска, когда Эйнар спрятался под ним и услышал, как отец обратился к бабушке: “Принесите мне еще чай, прежде чем я умру”.

Перед отъездом Эйнара из Парижа Карлайл спросил его, понимает ли он, во что ввязывается. “Ты действительно знаешь, что Болк хочет с тобой сделать?”

На самом деле, Эйнар не знал подробностей. Он знал, что Болк преобразит его, но даже Эйнару было трудно представить, как именно. Он знал, что профессор проведет ряд операций. Удаление его мужских половых органов, которые он все больше и больше ощущал, как паразитическую бесполезность, словно бородавки.

“Я все еще думаю, что вместо Болка ты мог бы увидеть Бусона” – настаивал Карлайл. Но Эйнар выбрал план Герды. В ту ночь, когда они тихо лежали под постельным бельем, а их мизинцы переплелись, он не доверял больше никому в мире.

- Позволь мне поехать с тобой, - в последний раз пыталась Герда, поднося руку к груди, - тебе не нужно проходить через это в одиночку.

- Но я смогу это сделать, только если буду один. В противном случае ... - он помолчал, - мне будет слишком стыдно.

***

Итак, Эйнар путешествовал один. Он видел свое отражение в окне поезда. Его лицо было бледным и тонким. Это заставило его вообразить себя отшельником, который много лет не поднимал лицо к окну своей лачуги.