Дэвид Эберсхоф - Девушка из Дании

В кресле напротив Эйнара лежала «Франкфуртер Цайтунг», забытая женщиной, ехавшей с младенцем. В газете был некролог человека, сколотвшего состояние на цементе. В некрологе была его фотография, на которой мужчина выглядел грустным. В его лице было что-то, напоминающее ребенка.

Эйнар откинулся на спинку сиденья и наблюдал за своим отражением в окне. Когдапришел вечер, отражение стало более темным и угловатым, и в сумерках он не узнал лицо на стекле. Затем отражение исчезло полностью. Снаружи не осталось ничего, кроме отдаленных огней деревни, и Эйнар сидел в темноте.

«Мы не знали, с чего начать некролог», - думал он. Герда написала черновик и доставила его на стол редакции газеты. Возможно, им следовало начать именно с этих слов - молодым репортерам с тонкими светлыми волосами из Национал-демократа. Они брали проект Герды и переписывали его, понимая, что это неправильно.

Эйнар чувствовал тряску поезда и размышлял над тем, как должен будет начаться его некролог.

«Он родился на болоте. Маленькая девочка родилась мальчиком там, на болоте. Эйнар Вегенер никогда никому не рассказывал, но его первым воспоминанием был солнечный свет, падавший через ворот летнего платья бабушки. Мешковатые рукава, свесившиеся в кроватку, чтобы удержать его. Он вспоминал - нет, чувствовал, - что белое летнее платье будет окружать его всегда, словно это такой же незаменимый элемент, как свет и тепло. Эйнар был в своем крестильном платье. Кружева, сотканные его тетушками для погибшей матери, свисали вокруг него. Платье висело у его ног, и позже оно напоминало Эйнару о кружевных шторках, висевших в домах датских аристократов. Румяный хлопок штор падал на плинтус и касался досок черного дубового пола, отполированного пчелиным воском костлявой служанкой. На вилле, где родился Ханс, были именно такие шторы, и когда он (девочка, рожденная мальчиком на болоте) приблизился, чтобы коснуться их, баронесса Аксгил защелкала языком - это был самый тонкий язык, который когда-либо видел Эйнар...»

Некролог не учел бы эту часть. Он также не упомянул бы Эйнара, сидевшего на Туборге и писавшего канал в тот вечер, когда он продал свою первую картину. Он был молодым человеком из Копенгагена; его твидовые брюки собирались на талии, а на ремне была пробита еще одна дырочка при помощи молотка и гвоздя. Эйнар учился в Королевской академии изящных искусств за стипендию для мальчиков из страны. Никто не ожидал, что он займется этим всерьез только для того, чтобы узнать пару-тройку трюков об обрамлении и переднем плане, а затем вернется в болота, где он мог рисовать карнизы ратушей северной Ютландии со сценами, изображавшими норвежского бога Одина. Но тогда, в тот ранний весенний день, когда воздух все еще кристаллизовался в легких, человек в плаще остановился в академии. Студенческие картины висели на стенах коридоров вокруг открытой лестницы с белой балюстрадой, где через несколько лет Герда возьмет лицо Эйнара в свои руки и влюбится в него. На стене висела маленькая картина Эйнара с черным болотом в рамке из искусственного сусального золота, за которую он заплатил деньги, заработанные на медицинских экспериментах в «Коммунхоспиталете».

Человек в плаще говорил мягко. По залам академии разнеслись слова о том, что он торговец из Парижа. На нем была широкополая шляпа, обтянутая полоской кожи, и ученики едва могли видеть его глаза. Его рот обрамляли маленькие светлые усы, а слабый запах газетной бумагитянулся за ним, как шлейф. Господин Рамп, бывший менее талантливым потомком г-на Г. Рампа, представил себя незнакомцу. Рамп сопроводил человека через залы академии с серыми, неокрашенными, но чистыми полами. Рамп попытался остановить незнакомца перед полотнами, нарисованными его любимыми учениками, изображавшими девушек с волнистыми волосами и взъерошенными, словно яблоками, грудями; и мальчиков с бедрами, как окорока. Но человек в плаще, который ответил (хотя никто не мог этого подтвердить): «У меня есть свой язык для таланта», отказался поддаваться предложениям г-на Рампа. Незнакомец кивнул перед картиной мышки с сыром, сделанной Гертрудой Грубб, - девушкой с такими же желтыми и пушистыми бровями, как если бы канарейка уронила на ее лицо два перышка. Он также остановился перед сценой, изображавшей женщину, продающую лосося, нарисованную Софусом Брандесом, - мальчиком, чей отец был убит на пароме в Россию из-за единственного взгляда на юную невесту убийцы. Затем человек в плаще остановился перед маленькой картиной Эйнара, на которой изображалось черное болото. На картине была ночь, дубы и ивы отражали только тени, а земля была темной и влажной, как масло. В углу, рядом с покрытым слюдой валуном была нарисована маленькая белая собака, спящая на холоде. Лишь за день до визита господина в плаще господин Рамп заявил, что картина «слишком темная для датской школы», и определил для нее не самое лучшее место на стене - рядом с туалетом.

- Это хорошо, - сказал мужчина в плаще, и его рука потянулась в карман за купюрой. По слухам, его кошелек был сделан из кожи ящерицы.

- Как зовут художника? - спросил он.

- Эйнар Вегенер, - ответил господин Рамп, чье лицо наполнилось горячим ярким цветом холеры. Незнакомец вручил ему сотню крон.

Человек в плаще снял картину со стены, а затем все в академии: господин Рамп и студенты, следившие за происходящим из щелей в дверях классной комнаты; администраторы в застегнутых блузках; сироты, которые тайно составили потерпевший неудачу план вытолкнуть господина Рампа из окна академии; и наконец Эйнар Вегенер, стоявший на лестнице, где позже Герда поцеловала его, дружно заморгали. Этот случай был настолько примечателен и оставил в легком потрясении весь коллектив, что вся академия - каждый последний ее член, будь то художник или нет, - моргнули одновременно. А когда все открыли глаза, солнце вокруг шпилей Копенгагена сместилось, заполнив оконные стекла академии, а человек в плаще исчез.

Этот день некролог тоже пропустит. Будет также не хватать одного дня в августе с Гердой. Это было до того, как они поженились, сразу после окончания войны. Всего месяц, как Герда вернулась в Копенгаген. Она подошла к двери кабинета в академии, в соломенной шляпе, украшенной георгинами, и, когда он открыл дверь, она сказала: “Идем!” Они не видели друг друга с тех пор, как она уехала в Калифорнию в начале войны. Эйнар спросил: “Что нового?”, но Герда только пожала плечами и ответила: “Здесь или в Калифорнии?”

Она вывела его из академии в Конгенс Ниторв, где движение кружилось вокруг статуи Кристиана V на коне. Перед Королевским театром стоял немецкий солдат с ампутированной ногой. Его брезентовый плащ лежал на тротуаре, ловя монетки. Герда взяла Эйнара за руку, и ахнув, оставила мужчине деньги. Она спросила его имя, но солдат был настолько потрясен, что не смог ответить ей.