Яков Ершов - Подростки

— А вообще-то, — поднимаясь, посетовал Лукич, — столько в мире интересного происходит, что порой ругаешь себя: не так живем, не на то, не на главное время тратим. И такое пролетает мимо… Спохватился, ан уже прозевал…

Мы зашагали по тропинке сквера, старательно обходя наполненные прозрачной водой лужи.

— Федор Лукич, — поднял глаза на учителя Боря, — я вот все удивляюсь, почему вы не стали ученым? Ну, физиком или математиком.

Лукич строго посмотрел на него, но ответил просто:

— Каждому, брат, свое. Да и время наше такое было. Не успевали учиться. А потом полюбил я вас, сорванцов. Оторваться не мог. Считал предательством.

— Вот и я так, — быстро подхватил эту фразу Боря. — Считаю предательством.

— Что считаешь? — не понял Лукич.

— Это я так, — поправился Боря. — Вообще о жизни, о смысле жизни.

Свернули в переулок и по узенькой лесенке поднялись на третий этаж старого дома. Федор Лукич жил один. Я однажды заходила к нему с ребятами и подивилась тому порядку, который поддерживался и на кухне, и в спальне, служившей одновременно и библиотекой. Стеллажи с книгами занимали не только все стены, но и небольшой простенок между окнами. Сейчас свободного места тоже не было, и я подумала, где же учитель размещает новые книги, которых за месяц ему поступает немало.

— Постепенно переселяюсь в коридор, — сказал Лукич, словно угадав мои мысли. — Стеллажи я делаю сам. Зато уж знаю, где какая книга лежит.

— Разрешите, Федор Лукич? — подошел Боря к полке. — Я вижу здесь много нового.

— Ройся, ройся, — улыбнулся Лукич, — а я пока займусь чаем.

Мы пили душистый свежий чай и говорили о жизни. О ее неисчерпаемых возможностях и о счастье быть полезным людям.

— Завидую я бортпроводнице Наде Кучеренко, — сказал Боря. — Как смело она вступила в схватку с бандитами, пытавшимися угнать самолет! И никаких сомнений. Все ясно с самого начала.

— Да, — согласился Лукич. — Жизнь у нее короткая, но яркая, как факел.

— Я так понимаю, — продолжал Боря. — У каждого человека — своя идея в жизни, свой луч света. У Нади все ясно. А у меня? Один раз решил доброе дело сделать, и то не вышло.

— Параллели рискованны, — заметил Лукич.

— А я без параллелей. Пусть не Надя Кучеренко, пусть кто-нибудь другой. Вот я читал: шофер не камень подложил — камня не было, а сам лег под колесо, чтобы машина с пассажирами не сползла в овраг. «Что сделаю я для людей?» Данко. Помните?

Боря подул в стакан, отхлебнул глоток чаю, заговорил, кажется, совсем о другом:

— Теперь меня все клеймить будут. А за что?

— Я сам не нахожу твоему поступку объяснения, — сказал Федор Лукич. — Но, думаю, что намного облегчил бы ты свое положение, если б рассказал всю правду.

— Ни за что! — крикнул Боря. И тут же повторил, снизив голос до шепота: — Ни за что! Пусть меня режут, пытают, судят! Ни за что! Только один человек может меня заставить, нет, не заставить, это не то слово… Ну, в общем, если б я знал, что мои слова ему не повредят, я бы сказал. Но он молчит.

(Ой как мне хотелось узнать, кто этот человек!)

— Я так и думал, — кивнул Лукич. — Ты правильно сказал о луче света.

Боря отодвинул стакан, поднялся, подошел к окну.

— Мы все правильно говорим, — слишком серьезно произнес он. — Нас этому учат с детства. А вот живем… живем правильно далеко не все. Я иногда думаю, мучительно думаю, что кое-кому вообще не следовало бы жить.

— Ты очень резок, — заметил Лукич, подходя и становясь за его спиной.

— Ничуть! Вот у нас во дворе живет один гражданин, нигде не работает. Иногда у мебельного магазина. Кому что поднести. Там рубль, тут полтинник. А больше по другой части промышляет. Паразит. А ребята к нему льнут. Он их не одергивает, все разрешает. Зовут они его запросто Ваней. Вроде свой человек. Одно время он нашего Оськина обхаживал. Уж чем только он его не заманивал! Хотел в подручного превратить. Поломалось дело. Не дали. Так это с одним. А сколько ребят во дворе без всякого толку шляются! Гляди, этот Ваня кого и подберет. Чего от такого ждать?

Он отошел от окна, опять сел на свое место у стола.

— Э, не терплю я равнодушных! Ну почему, почему никто не вмешивается?! Ведь все видят этого Ваню. Видят, как он пьяный заманивает к себе мальчишек. А только каждый своего бережет: «Смотри, к Ване не ходи». Вот и все. Почему так?

Боря поднял на учителя жаждущие ответа глаза. Лукич только пожал плечами:

— Не все же сразу…

— Вот так! — зло бросил Боря. — Чего же с нас, с мальчишек, спрашивать!

— Спрашивать со всех надо, — ответил Лукич. — Жизнь спрашивает. И с этого Вани твоего спросит. Сам же говорил.

— Да, спросит, — с упреком сказал Боря. — А пока он не одного парня искалечит.

Наступило томительное молчание. Боря, словно поняв, что не от одного Лукича зависит решение всех мучающих его вопросов, замолчал, пригорюнился. Он морщил брови и гнал прочь невеселые, назойливо одолевающие его мысли. Я, конечно, тоже понимала, что учителю трудно вот так в лоб, прямолинейно ответить Боре. Почему не вмешиваются? Вмешиваются. Но Боре нужны не просто правильные слова. А чтобы убедиться, каковы дела, нужно иметь пошире взгляд, богаче запас наблюдений. И нужно, чтоб еще не была травмирована психика, как сейчас у Бори. Чтобы у него не было раздражения, обиды, пусть не на людей, на себя, но все равно возбуждения и недовольства.

Федор Лукич подошел к книжной полке, снял новенькую книжку в твердом переплете, повернулся к Боре:

— Так как? Возьмешь почитать?

— С удовольствием, — оживился Боря.

— Мы с тобой еще не договорились, — переходя к главному, сказал Лукич. — Как же со школой? Пойдешь?

Боря болезненно поморщился, отвернулся:

— Не могу. Сил моих нет. Будут приставать, расспрашивать. Что я им скажу? Да и сами посудите: подвел класс, не оправдал надежд ни учителей, ни товарищей. Нет, нет. Стыдно. Буду оформляться в вечернюю.

Лукич подошел к нему:

— Тогда у меня другое предложение. В этом году у нас большая практика в колхозе. Поезжай с разведывательной группой. Всего на две недели.

— А кто еще поедет? — спросил Боря.

— Все твои друзья — Сережа, Оськин, Света. И ты четвертый. Поедешь? С кем надо, я договорюсь.

Боря молчал, решая. А у меня аж мурашки по коже забегали: неужели откажется?

— Хорошо, поеду, — выдавил он наконец. — Там мне, пожалуй, легче будет.

Домой Боря пришел поздно, когда все спали. На цыпочках подошел к своей кровати, тихо разделся и лег. Он уже был рад тому, что все так устраивалось. Все-таки молодец Федор Лукич.

За день Боря впервые искренне улыбнулся.

Когда узнала, что Сережа отправляется в колхоз с разведывательной группой, а меня в ее составе нет, страшно разобиделась. Светка Пажитнова едет. Тоже мне колхозница! Бросилась с мольбой к Ольге Федоровне. А она, как всегда: ничего не ведаю, распоряжаются директор, и Федор Лукич как старший педагог. До сих пор не пойму, как мне пришло в голову рассказать Лукичу все, что мне было известно о Боре, о его путешествии по Москве с тем злосчастным чемоданом. Но думаю, что именно этот разговор решил все. Еду!