Василий Голышкин - Большая починка

Назад я вернулся один: без «языка» и без Павки.

— А Павка где? — спросил командир.

— Там, — сказал я, — у них. В плену.

Командир подскочил как ужаленный.

— Неужели не мог удрать?

— Мог, — спокойно ответил я.

— Почему же он не…

— Потому что не хотел, — перебил я его.

Командир сжал кулаки.

— Значит, измена?

— Я этого не сказал.

— А что ты сказал? — спросил командир.

— Что он сдался в плен, — сказал я.

— Сдался, чтобы изменить, — сказал командир.

— Нет, — возразил я, — чтобы помочь.

— Противнику, — сказал командир.

— Нет, — сказал я, — нам.

— Каким образом? — спросил командир.

— Соберет разведданные и передаст мне.

— Каким образом? — как кукушка, повторил командир.

— Это наша тайна, — сказал я.

Под вечер я отправился на свидание с Павкой. Солнце, увядая, роняло на землю последние лучи. Воробьи, прощаясь с ним, орали так громко, будто никогда больше не надеялись увидеться с ним снова.

Я проскользнул под носом у часовых противника и забрался на сосну, над которой расположился отряд юнармейцев, пленивших Павку. Мой друг, связанный по рукам и ногам бельевой веревкой, пластом лежал на полянке. Единственный орган, которым он мог действовать, был язык. И Павка действовал им, как умел.

— Эх, вы, — корил он окружающих. — Разве так с пленными обращаются? Я к вам — добровольно, а вы…

Но никто в Павкино благородство не верил.

— Заткнись, шпион, — кричали ему со всех сторон.

Я щелкнул соловьем.

Павка встрепенулся и украдкой посмотрел на сосну. Увидел меня и весело подмигнул. Он еще мог веселиться! Впрочем, надо отдать должное моему другу, он ни в каких передрягах не терял присутствия духа. Но сейчас, на что он мог надеяться сейчас? Как, связанный по рукам и ногам, мог передать мне разведданные?

Заиграла гармонь. Внизу плясали. Выступала «фронтовая» бригада. Раздались аплодисменты и почти одновременно с ними — сатанинский хохот Павки.

— Хи-хи-хи, ха-ха-ха, хо-хо-хо…

Юнармейцы рассерженно набросились на Павку.

— Эй, ты чего тут, ну?

— Ой, не могу… — стонал Павка. — Танец умирающих барашков на льду… Ой, держите, умру… Хи-хи-хи, ха-ха-ха, хо-хо-хо… Мне бы… Да я бы…

Павка знал, на что бил. Рассвирепевшие юнармейцы тут же освободили его от пут и выпихнули в круг. Грозное молчание нависло над поляной.

Павка украдкой подмигнул мне и «зачесал» пятками. Чего он только не выкомаривал! То хватался за голову с явным намерением лишить себя этого важного органа. То, с размаху, будто от пчел отбиваясь, щелкал себя по щеке, по лбу, по шее… То вдруг принимался фехтовать с невидимым противником, выбрасывая вперед то правую, то левую, а то обе руки сразу.

Это не было танцем. Это было издевательством над танцем. Но когда «синие» догадались, что их дурачат, все было кончено. Я уловил то, что на языке немых хотел передать мне Павка: «Через два часа наступление. Сообщи нашим. Как понял? Прием».

Он ждал ответа. Плясал и ждал, сцепив над головой руки. В ответ на этот жест, я тоже должен был сцепить руки и, как китайский болванчик, покивать головой: понял, мол, понял…

Увы, я не сделал этого. Обрадованный тем, что понял Павку, я как-то вдруг забыл о языке немых и что было духу заорал своим собственным:

— Понял… Бегу… Ах! — и я, как лавина, обрушился на головы опешивших юнармейцев.

В стане противника поднялась паника.

— Стой!.. Лови!.. Держи!..

Так мы им сразу и дались… Дудки! Сражались, как гладиаторы. И «синим» пришлось немало попотеть, прежде чем им удалось связать меня и Павку. Но и после этого им не удалось насладиться победой. На поляну с автоматом в руках выбежал наш командир и крикнул:

— Сдавайтесь, вы окружены!

…Потом, наедине с Павкой, мы долго спорили, помог или не помог нашей победе язык немых. Мне кажется, что помог. Ведь не зря же мы его учили, а?

В сарае среди бела дня орал петух. И я сразу догадался, где мне искать Павку. В сарае. Сделал, наверно, петуху «ночь с рассветом» и слушает, как тот надрывается.

Я открыл дверь и вошел. В сарае было светло, как под решетом. Потому что из всех щелей било солнце.

За столом сидел мой друг Павка, а на столе петух. Один из них молчал, а другой кукарекал. Я просто обалдел, услышав это кукареканье. Потому что кукарекал не петух, а мой друг Павка.

— Эй, — сказал я, — ты чего?

— Тише, — Павка погрозил мне пальцем и голосом молодого барашка проблеял, — ке-ке-ре-ке…

Петух испуганно отпрянул в сторону, но какая-то сила тут же притянула его обратно.

— Не уйдет, — радостно засмеялся Павка, теребя рыжую челку, и, удостоив меня вниманием, добавил: — Он у меня на резинке.

— А зачем ты его?.. — начал я.

— Чего? — перебил меня Павка, и слово «мучаешь» не посмело слететь у меня с губ. Я всегда боялся обидеть своего друга.

— Зачем ты его, — продолжал я, — развлекаешь?

— Не развлекаю, — сказал Павка, — а вызываю на разговор.

У меня отпала нижняя челюсть.

— Вызываешь ку-ку-да? — заикаясь, спросил я.

— Не куда, а на что, — вразумил меня Павка. — На разговор. Теперь понял?

— Теперь меньше, чем раньше, — сказал я.

Павка смерил меня насмешливым взглядом.

— Ты всегда такой бестолковый, да? Ему русским языком, а он… На вот, читай. — И Павка сунул мне под нос пионерскую газету.

— «…Пока изучены лишь некоторые формы поведения животных, — вслух прочитал я. — Но эти работы показывают, что нет абсолютной пропасти между умом животных и человека».

— Нет пропасти, понял? — торжествовал мой друг Павка. — Читай дальше. Нет, я сам. — И, выхватив у меня из рук газету, Павка продолжал: — Вот: «Пчела считает до трех». Мало? Слушай дальше: «Немецкий ученый О. Келлер обучил ворона Якова счету». Ай да Яков!

— Якоб, — поправил я, — там напечатано: обучил Якоба.

Дурак, кого хотел поймать на слове! Хитрец Павка тут же нашелся:

— Якоб это по-немецки. В переводе — Яков. Считает как, а?

— Как? — спросил я.

— Как? — мой друг завел глаза. — До тысячи, вот как!

— Там этого не написано, — сказал я.

— А чего писать? И так всем ясно. Кроме некоторых, — съязвил Павка по моему адресу, но тут же забыл о нанесенной обиде и, обняв брыкающегося петуха, подобревшим голосом спросил: — Ты думаешь, это кто, а?

— Петух, — фыркнул я.

— А еще? — спросил Павка.

— Сто раз петух, — сказал я.

— Балда, — сказал Павка.

— Петух балда? — удивился я.

— Ты балда, — сказал Павка, — а петух… Петух — это… это, — торжественно сказал он, — будущее светило математической мысли. Научим его и…

— И? — спросил я.

— И на рыбалку, — ликовал Павка. — А петя за уроки. Задачки решать. По математике.

— А по русскому? — с надеждой спросил я.

— По какому еще русскому? — наморщился Павка.