Вацлав Серошевский - Якутскіе Разсказы.

По лицу Сельтичана прошла тѣнь.

— Пусть судятъ Ольтунгаба, пусть судятъ! заговорилъ онъ въ волненіи.

— Ольтунгаба!.. Ольтунгаба!.. подхватили многочисленные голоса родичей Сельтичана.

— Ольтунгаба, Ольтунгаба!.. кричали всюду.

Угрюмый, темный какъ мѣдь, сѣдой какъ лунь старикъ вошелъ, нехотя, въ крутъ.

— Правда, что ты бралъ отъ князя подарки?.. Что ты въ угоду ему обманулъ насъ?.. продолжали кричать.

— Постойте: пусть говоритъ одинъ. Развѣ не видите, что у меня ушей пара, не помѣщаетъ сотню голосовъ?..

— Пусть говоритъ одинъ! — согласились.

Выборный, самый почётный родоначальникъ самаго могущественнаго рода, сталъ производить допросъ:

— Бралъ подарки?

— Какъ мнѣ не брать: развѣ я не живу отъ добраго сердца? Развѣ не давалъ мнѣ ихъ не разъ и Сельтичанъ, и ты? И князь давалъ, но не просилъ ни о чемъ и я не обѣщалъ ему ничего… Развѣ не грѣхъ даже думать… Развѣ можно сказать подобное… Стыдно вамъ!.. Спросите людей…

Позвали свидѣтелей, вызвали князя, и всѣ они стали смиренной кучкой въ грозномъ кругу. Но опросы не выяснили ничего, кромѣ того, что Ольтунгаба посѣщалъ палатку князя наравнѣ съ другими и пользовался — «отъ его щедротъ». Князь клялся, божился, поглаживалъ оба уха заразъ обѣими руками и чрезвычайно охотно, и чрезвычайно пространно разсказывалъ о своемъ безкорыстіи, о своихъ заслугахъ, о своемъ заступничествѣ въ интересахъ племени передъ властями, о своихъ жертвахъ преимущественно въ дѣлѣ уплаты податей. Ольтунгаба презрительно и односложно огрызался.

— Ты не вѣришь мнѣ, Сельтичанъ, обратился онъ наконецъ къ старику. — Ты забылъ, какъ любилъ и училъ я тебя юношу? Какъ помогалъ въ невзгодахъ? Какъ нѣкогда повѣдалъ я тебѣ о дальнихъ земляхъ, о старинныхъ преданіяхъ?.. Развѣ я не былъ сверстникомъ твоего отца? Развѣ не былъ съ нимъ друженъ еще въ то время, когда ты ползалъ ребёнкомъ? Затѣмъ, когда ты выросъ, развѣ я не гордился тобою, а ты не одобрялъ моихъ совѣтовъ? Кто былъ первый среди насъ промышленникъ и боецъ? Кто былъ мудрый и осторожный въ рѣчахъ?!. Ты, Сельтичанъ, былъ всегда настоящимъ тунгусомъ — мы всѣ это знаемъ, а въ старину умирали развѣ худшіе? Клянусь тебѣ, старикъ, и тебѣ, весь народъ — я сказалъ сущую правду… Пусть лицо мое повернется на спину, пусть тѣло мое высохнетъ, какъ листъ табаку, пусть лопнутъ мои глаза и жилы станутъ слабы, какъ плохо ссученныя нитки, и… пусть рука моя горитъ, какъ горитъ сердце отъ обиды…

Тутъ Ольтунгаба рѣшительнымъ движеніемъ положилъ руку въ огонь костра. Пытка продолжалась мгновеніе. Всѣ вскочили, а Сельтичанъ, подойдя къ старику, оттолкнулъ его прочь

— Прости, Ольтунгаба, и вы простите, видѣвшіе… проговорилъ онъ взволнованно. — Грѣхъ думать нехорошо, уходя… А я уйду… я рѣшилъ, народъ мой… Я уйду приглашаемый… Развѣ не всё равно: я останусь — а вы уйдете?!. Гдѣ одно яйцо не гніётъ, а топчущій гусиныя перья развѣ не портитъ оружья? Какой человѣкъ безъ оленей — человѣкъ? Какой тунгусъ безъ тунгусовъ — тунгусъ? Я ухожу, но имя мое останется съ вами! — Вы оставайтесь!.. И пусть стада ваши умножатся… Пусть возмужаютъ дѣти ваши… Пусть палатокъ вашихъ не минуетъ веселіе… Пусть въ котлахъ вашихъ не переводится пища, въ натрускахъ порохъ, а въ сердцахъ добродѣтель!.. Я ухожу, но мысли мои ласковы, подобно лучамъ заходящаго солнца… Я ухожу… Прощай, народъ мой… Прощайте!

Быстрымъ движеніемъ онъ сорвалъ съ груди узорчатый «далысъ» и вонзилъ въ себя ножъ по рукоять.

Мгновеніе стоялъ еще, глядя меркнущими глазами, затѣмъ зашатался, покатился и упалъ. Народъ ахнулъ.

Ольтунгаба торопливо опустился на землю рядомъ съ умирающимъ, обнажилъ его, чуть колышущуюся, грудь и положивши на неё руку недалеко отъ раны, проговорилъ, обернувшись къ солнцу:

— О ты, всѣхъ выше стоящее божество!.. Помоги намъ — защити насъ… Не такіе мы ужъ послѣдніе, мы, вскормившіе такое сердце!

— Мы, вскормившіе такое сердце!.. вскричала дружно толпа… Всѣ они, даже жирный князь, чувствовали въ этотъ мигъ, что сердца ихъ также горятъ и трепещутъ готовностью жертвы, какъ и то, которое стынуло подъ рукой Ольтунгаба.

— Таковы воины, — спустя нѣкоторое время прошепталъ волхвъ и бережно закрылъ оброненнымъ на землю «далысомъ» сведенное судорогой лицо покойнаго.

Иркутскъ, 2 марта 1893 года.

«Маньчары» значитъ: болотная трава. Такъ называла его мать въ дѣтствѣ и имя это, по якутскому обычаю, осталось за нимъ навсегда. Онъ былъ крещеный, но какое его крещеное имя — не знаю. Знаю только, что былъ онъ изъ хорошаго рода, изъ богатаго дома. Родители его умерли рано и онъ жилъ у старшаго брата. Разъ Маньчары, играючи, сбросилъ у братовой жены съ головы платокъ. Это было при людяхъ и женщина разсердилась:

— Развѣ не знаешь, что я вѣнчанная, что я жена человѣка?!. — сказала и пожаловалась мужу, когда тотъ пріѣхалъ.

Разсердился старшій братъ и ударилъ меньшаго рукой по спинѣ.

Маньчары промолчалъ, но ночью забралъ постель, топоръ, кремень и огниво и исчезъ. На другой день, по утру, увидѣли вдали столбъ дыма, не потухавшій два дня сряду — это горѣлъ огромный сорокасаженный стогъ сухаго, прошлогодняго сѣна, принадлежащій Маньчарову брату. Догадались, кто это сдѣлалъ, и въ досадѣ ударили руками по бедрамъ. Маньчары не возвратился больше.

Между тѣмъ сталъ у сосѣдей пропадать скотъ, стали изъ складовъ и амбаровъ теряться вещи. Маньчары былъ силенъ до невѣроятности, былъ быстръ до неуловимости, ловокъ — недотрога. Онъ бѣгалъ до того скоро, что всадникъ на конѣ не въ состояніи былъ его нагнать; онъ могъ прыжками уклоняться отъ стрѣлъ и пули, замѣтивши ихъ полётъ. Схвативши голову девяти-травнаго жеребца подъ мышки, онъ вёлъ животное куда хотѣлъ, точно годовалаго теленка. Взявши въ руки по ногѣ (стягу) мяса или узлу награбленнаго добра, онъ прыгалъ вдоль изгороди по верхушкамъ столбовъ, не оставляя слѣда на землѣ. Былъ онъ богатырь, былъ онъ силачъ, былъ непокорный и суровый. Людей, однако, не убивалъ. Онъ даже терпѣть не могъ убійцъ, говоря:

— Зачѣмъ, глупые, пожираютъ людей? Я ворую скотъ и добро, потому что завидую… (людямъ).

Долго онъ обижалъ народъ, уходя, скрываясь отъ преслѣдованія безнаказанно. Между прочимъ онъ увелъ женщину, жену человѣка почетнаго, — князя. Женщина была не красива собою, черная, маленькая, но, встрѣтивши ее въ лѣсу одну, собирающею ягоды, разбойникъ полюбилъ ее.

Она не хотѣла идти за нимъ, сопротивлялась. Тогда, онъ, проколовши у нея руку межъ костей повыше кисти, продѣлъ въ отверстіе ремень и увелъ, привязавши къ сѣдлу.

Черезъ эту женщину онъ и погибъ. Въ глухомъ лѣсу была у него землянка, гдѣ онъ жилъ съ своей полюбовницей. Разъ якутъ промышленникъ, отправившись ставить луки на лисицъ въ мѣстности отдаленной, мало извѣстной, въ глухой чащѣ, замѣтилъ дымокъ выползающій изъ земляной разщелины. Онъ догадался, что это значитъ и, запомнивши мѣсто, убѣжалъ поскорѣе домой. Тамъ разсказалъ, что видѣлъ. Собрались люди, вооружились и пошли ловить разбойника. Недалеко отъ того мѣста, гдѣ онъ жилъ, встрѣтили его женщину. Та разсказала имъ все, проливая слезы.