Олдос Хаксли - Эти опавшие листья

Но мисс Элвер словно не слышала ее.

– Одно озеро за другим.

Миссис Челайфер лишь печально вздохнула.

Перед ужином Ирэн и лорд Ховенден отправились на прогулку по городу. Огромные каменные дворцы смотрели на прохожих сверху вниз. Солнце опустилось так низко, что его лучами оставались освещены лишь окна последних этажей, карнизы и скаты крыш. Серые тени сгущались по сторонам, но изразцы поверх высоких домов отливали оттенками кораллов и рыжего золота.

– Мне здесь нлавится, – произнес лорд Ховенден. Хотя в подобных обстоятельствах ему пришлись бы по душе и Уиган или даже Питсбург.

– Мне тоже, – отозвалась Ирэн.

Покинув парадную часть города, они углубились в лабиринт крутых улочек, кривых проулков и лестниц, тянувшихся вверх позади главного собора. Беспорядочно возведенные на склоне дома, казалось, они вырастали один из другого и представлялись частями огромного по своим размерам фантастического сооружения, в котором проулки заменяли коридоры. Улица вгрызалась в дома длинным и темным туннелем, чтобы потом перейти в небольшой внутренний двор, похожий на колодец, где небо виднелось квадратом в вышине. Через открытые двери от проложенной по фасаду лестницы при свете электрической лампочки было видно, как семья собралась за столом, в центре его стояла супница. Улица затем перешла в пролет ступеней, нырявший в другой туннель, мрак которого развеивало лишь освещение из полуподвальной винной лавки, выходившей в него окнами. Из этой ярко сиявшей пещеры доносился запах спиртного, громкие голоса, взрывы смеха.

А затем, неожиданно выйдя из громады скопления домов, они оказались на огражденном краю укрепленного камнями склона, глядя на открывшееся перед ними во всю ширь бледное вечернее небо, обрамленное по краям синими очертаниями гор, с уже показавшейся полной луной, которая торжественно и величаво заняла свое положенное место в центре небосвода. Перегнувшись через парапет, они посмотрели на крыши другого городского квартала, раскинувшегося ста футами ниже. Наполненный цветом мир сопротивлялся наступлению мрака, но уличное освещение, установленное от щедрот муниципалитета, уже протянулось желтыми бусинами вдоль улиц. Легкий аромат горящих дров и жарившейся на огне пищи витал в прозрачном и легком воздухе. Непостижимая тишина ночного неба была столь всепоглощающей, что негромкий шум города только подчеркивал ее, как отдельные мелкие предметы, даже ясно видные посреди пустыни, усиливают впечатление ее необъятности.

– Мне здесь нлавится, – произнес лорд Ховенден.

Они долго стояли в молчании, опершись локтями на парапет.

– Послушай, – внезапно сказал он, поворачиваясь к своей спутнице лицом, на которое вернулась застенчивая робость и боязливость обычного пешехода. – Мне очень жаль, что я затеял ту гонку воклуг челтова озела.

Молодой гигант, сидевший за рулем «воксхолл-велокса», поставив машину в гараж, сделался ниже ростом, и Ховенден теперь был готов принять наказание за смелую затею, начатую им с таким безрассудным мастерством. Луна, чарующая красота личика, задумчиво смотревшего на него сквозь прорезь в волосах, торжественная тишина, нисколько не нарушаемая городским шумом, доносившимся из центра, запахи древесного дыма и жареной телятины, разлитые в воздухе, – все это способствовало смене настроения молодого лорда Ховендена. И прежнее радостное возбуждение сменилось мягкой и отчасти даже сладостной меланхолией. Сейчас его поступки, совершенные днем, виделись ему в ином свете – как нечто дикое. Он опасался, что его казавшееся прежде по-настоящему мужественным поведение, воспринятое как грубость, окончательно все испортило. Сможет ли она простить его? Им овладело раскаяние.

– Мне ужасно жаль, – проговорил лорд Ховенден.

– Неужели? – Ирэн повернулась и улыбнулась ему. Из-под вздернувшейся губы показались мелкие белые зубы, широко посаженные детские глаза сияли счастьем. – А мне нет. Я ничуть не обиделась.

Лорд Ховенден взял ее за руку.

– Не обиделась? Плавда?

Она покачала головой.

– Помнишь тот день под оливами?

– Я вел себя по-свински, – прошептал он.

– А я вела себя, как гусыня. Но теперь мои чувства изменились.

– Ты имеешь в виду, что…

Ирэн кивнула. И они направились обратно к отелю, держась за руки. Всю дорогу Ховенден не переставал болтать и смеяться. Ирэн молчала. Поцелуй тоже доставил ей удовольствие, но несколько иного рода.

Время и пространство, материя и дух, субъективное и объективное – в какой же сложно запутанный клубок сплелось все это на следующий день по дороге в Рим! Неискушенный путешественник, считающий, что он всего лишь спокойно перемещается по Умбрии и Латиуму, на самом деле совершает неосознанные скачки по историческим эпохам, переключая передачи, перекатывается по различным политическим и экономическим системам, взбирается на высоты философии и религии, перемахивает через одну эстетику, попадая в другую.

Из Перуджи они выехали ясным утром. Только над вершиной Субазио плавали несколько крупных белых облаков. Почти в полной тишине машины двигались по извилистой дороге. У подножия горы, укрытые от жарких лучей солнца в дивной прохладе семейного склепа, фигуры тучных Волумни возлежали на крышках своих усыпальниц, словно на диванах вокруг обеденного стола. В вечном ожидании следующей перемены утонченных блюд они улыбались, и эти улыбки застыли на их лицах навсегда. Мы умели наслаждаться жизнью, казалось, говорили они, и без страха встретили смерть. И мысль о неизбежной кончине добавляла пикантности нашим двадцати пяти тысячам трапез здесь, делая их еще более аппетитными.

Несколькими милями дальше располагался Ассизи с мумией женщины-святой в стеклянном гробу, хитро подсвеченном снизу спрятанной от глаз электрической лампочкой. Думай о смерти, как бы говорит тебе святая, помни всегда о бренности всего сущего, о быстротечности данного тебе отрезка земного бытия. Думай, думай – и уже скоро потеряешь всякий вкус к жизни, мысль о смерти испортит все, а плотские удовольствия покажутся постыдными и отвратительными. Думай о смерти напряженно, и ты откажешься признавать красоту и святость жизни; но только помни, что мумия была когда-то всего лишь монашенкой.

– Когда Ассизи посетил Гете, – заметил мистер Кардан, выходя на свет из усыпальницы Святой Клары, – он не стал осматривать ничего, кроме портика второразрядного здешнего романского храма. Быть может, он и не был в таком случае настолько глуп, как считали многие.

– Потрясающее место для игры в гальму, – заметил Челайфер, когда они посетили театро Метастазио.

Эта сцена в стиле рококо предназначалась для того, чтобы искусство на ней боготворило само себя. Но за прошедшие с тех пор двести с лишним лет научилось прославлять себя повсюду.