Олдос Хаксли - Эти опавшие листья

«Мне невыносимо думать, – сказала миссис Олдуинкл, – что вам приходится терпеть здесь тяжкое бремя одиночества. Оставаться наедине со своей тайной печалью». Но стоило мне попытаться возразить ей, как она подняла руку. «О, не заблуждайтесь! Я проникла под вашу вечную маску. Вы постоянно один со своей тайной печалью…»

«Это не совсем так», – успел лишь вставить я, но миссис Олдуинкл никогда не позволяла перебивать себя.

«Я не могла выносить мысли о вашем ужасном одиночестве, – продолжила она. – И хотела, чтобы вы знали: есть по крайней мере еще один человек, который все понимает».

Она склонилась ко мне с улыбкой, но губы ее дрожали. Глаза мгновенно наполнились слезами, лицо исказила горестная гримаса. Потом, издав легкий стон, миссис Олдуинкл позволила себе повалиться вперед, спрятав лицо где-то у меня в коленях.

«Я люблю вас, я люблю вас», – сдавленно твердила она. Ее тело сотрясалось в рыданиях. Меня это озадачило. Я не мог сообразить, как поступить. Когда охотница отправляется отстреливать фазанов или пожирать мужчин, ей не положено проливать над жертвами слез. Но проблема в данном случае заключалась в том, что пожирательница мужчин видела в роли жертвы себя. Два человеческих существа никогда не могут быть согласны между собой во всем. Согласия о том, что истинно, нет даже среди ученых. Один занимается геометрией, другой способен понимать исключительно анализ. Один не верит ни во что, если это нельзя представить в качестве действующей модели, другой желает изобразить истину в абстрактном виде. Но когда возникает вопрос, кто из двух людей жертва, а кто людоед, лучше оставить его без ответа. Пусть каждый продолжает придерживаться своего мнения. Замечено, что наибольших успехов добивается тот, кто игнорирует точку зрения других и никого не слышит, кроме себя.

«Моя дорогая Лилиан, – произнес я (она настаивала, чтобы я обращался к ней по имени уже на второй день знакомства), – моя дорогая Лилиан…»

Преуспевающий человек, наверное, сказал бы ей нечто грубое, заставил бы миссис Олдуинкл понять, кого из них двоих он считает жертвой, а кого каннибалом. У меня не хватило духа. Миссис Олдуинкл продолжала рыдать.

«Я люблю вас. Не могли бы и вы полюбить меня хотя бы немного? Самую малость? Я стала бы вашей рабыней. Вашей рабыней. Я стала бы вашей рабыней», – повторяла она.

Боже, что она несла! Я слушал ее, ощущая жалость и сочувствие, это безусловно. Но гораздо более сильным чувством, завладевшим мной в тот момент, была неловкость. А она переросла в злость на эту пожилую женщину, поставившую меня в дурацкое и почти безвыходное положение.

– Ничего не получится, – заявил я. – Это невозможно!

Но мои слова лишь вынудили ее в отчаянии снова затянуть свои мольбы.

Даже не представляю, как долго продолжалась бы эта сцена и чем завершилась бы. К счастью, в отеле вдруг началась суматоха. Захлопали двери, раздались громкие голоса, донесся топот вдоль коридора и по лестнице. Удивленная и встревоженная, миссис Олдуинкл встала, приблизилась к двери, приоткрыла ее и выглянула в коридор. Кто-то быстро прошел мимо; она мгновенно закрыла дверь. Вскоре миссис Олдуинкл выскользнула в коридор, оставив меня одного.

Суета была вызвана начавшейся у мисс Элвер предсмертной агонией. Провидение, решив, что я основательно продвинулся в своем образовании, прервало урок. И надо отметить, что для этого оно прибегло к радикальной мере. Любой тщеславный мужчина на моем месте почувствовал бы себя польщенным, что одна женщина стала глубоко несчастной ради того, чтобы он получил примерный жизненный урок, а другая умерла, как король Джон, объевшийся миногами, и лишь с одной целью – прекратить процесс обучения, грозивший зайти слишком далеко. Но тщеславие во мне развито слабо.

С самого начала местный врач не вызвал ни у кого доверия. Одного взгляда было достаточно, чтобы отказаться от его услуг. А когда, стоя около впавшей в кому молодой женщины, он доверительно сообщил, что получил диплом университета Сиены, мистер Кардан принял решение послать за другим медиком.

– Сиена печально известна в этом смысле, – шепотом объяснил он остальным. – Туда стекаются дебилы, которых отвергают учебные заведения Болоньи, Рима или Пизы, чтобы без усилий получить дипломы докторов.

Миссис Олдуинкл, внезапно появившаяся посреди всеобщего замешательства, поспешила громко ужаснуться. Врачи были еще одной ее специальностью; она не сомневалась, что разбирается в них лучше всех. За свою жизнь миссис Олдуинкл, разумеется, перенесла много интереснейших заболеваний – три нервных срыва, удаление аппендицита, подагру и разного рода инфлюэнцы, пневмонии и тому подобное, но все это были аристократические и достойные недуги. Миссис Олдуинкл и хвори четко делила на вульгарные и на джентльменские. Хронические запоры, грыжи, варикоз вен (или, как это называлось у простонародья, «вздутия на ногах») она относила к вульгарным болезням, от которых человек благородный страдать не мог, а если все же страдал, то ему следовало помалкивать. Ее болезни всегда относились к утонченным, а потому и лечение, соответственно, обходилось дорого. И если она чего-то не знала о докторах в Англии, Франции, Швейцарии, Германии, Швеции и даже в Японии, то лишь деталей, каких и знать не стоило. Слова мистера Кардана об университете Сиены произвели на нее сильное впечатление.

– Тогда нам не остается ничего другого, – заявила она, – как отправить Ховендена в Рим за настоящим специалистом. Причем немедленно.

Ее тон был безапелляционным и не допускал возражений. После пережитого душевного смятения ей сейчас приносила облегчение возможность действовать, что-то организовывать, раздавать приказы другим и даже самой засучить рукава.

– Княгиня назвала мне фамилию прекрасного врача. Я где-то ее записала. Пойдемте со мной.

Лорд Ховенден послушно поплелся за ней, запомнил заветную фамилию и отправился к машине. У подножия лестницы его дожидался Челайфер.

– Если не возражаете, я поеду с вами, – произнес он. – Не хочется крутиться там у всех под ногами.

Они выехали в половине шестого. Солнце еще не взошло, но было достаточно светло. По краям бледно-серого неба со стороны гор темнели облака. В долинах лежал туман, и воду озера Больсена тоже скрывала молочного оттенка пелена. Воздух оставался прохладным. На окраине города им встретился взбиравшийся вверх караван навьюченных мешками мулов, которые, позванивая колокольчиками, тянулись по крутой улице в сторону рыночной площади.

Витербо еще не проснулся, когда они миновали его. На перевале в Чиминских горах им впервые блеснуло в глаза солнце. К семи часам утра они уже прибыли в Рим. Верхушки обелисков, скаты крыш и купола выглядывали из глубокой тени, подсвеченные лучами восхода. Они проехали вдоль Корсо. На пьяцца-ди-Венеция остановились рядом с кафе, заказали по чашке кофе и отыскали в справочнике адрес доктора, рекомендованного миссис Олдуинкл. Как выяснилось, он жил в квартале, прилегавшем к железнодорожному вокзалу.