Филип Рот - Призрак писателя

— Ну, ты точно ничего не опустил?

Так начал свой критический разбор отец в то воскресенье, когда я приехал попрощаться — я отбывал на зиму в Квосей. Перед этим я вместе с любимыми дядей и тетей и бездетными супругами, нашими соседями, которых я тоже с колыбели звал дядей и тетей, поучаствовал в традиционном в нашей семье воскресном бранче. Почти всю мою жизнь пятьдесят два раза в год по воскресеньям отец шел на угол за копченой рыбой и теплыми булочками, мы с братом накрывали на стол и выжимали сок, и на три часа мама оставалась в собственном доме без работы. «Как королева» — так она описывала свое положение. Затем, когда родители прочитывали воскресные ньюаркские газеты и прослушивали по радио «Вечный свет» — получасовые постановки о великих событиях еврейской истории, — нас, мальчиков, собирали, и мы вчетвером отправлялись на машине навещать родственников. Отец, давно соревновавшийся со слишком самонадеянным старшим братом за вакантное место патриарха в семье, обычно в какой-то момент читал назидание тому, кто, по его мнению, в нем нуждался, после чего мы уезжали домой. И всегда в сумерках, прежде чем собраться снова за кухонным столом для ритуалов воскресного вечера — разделить священную трапезу из кулинарии и запить ее священной содовой и ждать вместе сошествия к нам с небес Джека Бенни, Рочестера и Фила Харриса [19] Джек Бенни (1894–1974) — американский комик, ведущий популярных радио- и телепрограмм. Рочестер — персонаж программ Бенни, роль которого исполнял Эдди Андерсон (1905–1977). Фил Харрис (1904–1995) — комик, джазовый музыкант, также участвовавший в программах Бенни. , — «мужчины», как называла нас мама, отправлялись на короткую прогулку в ближайший парк. «Привет, док! Как дела?» Так соседи, попадавшиеся нам на пути, всегда приветствовали моего всеми любимого и словоохотливого отца, и хотя он вроде и не придавал этому значения, было время, когда его сынишка, озабоченный сословными различиями, считал, что, не будь квот и стань отец настоящим врачом, его бы называли «доктором Цукерманом». «Док» — так обращаются к аптекарю, который делает молочные коктейли и продает леденцы от кашля.

— Так что, Натан, — начал отец, — ты точно ничего не опустил?

Я к тому времени подустал выполнять свой долг, мне не терпелось отправиться в Нью-Йорк, чтобы собраться в Квосей. Мой визит на бранч затянулся на целый день и, к моему удивлению, был отмечен приходами и уходами бесчисленных родственников и старинных друзей семьи — они, похоже, заскакивали лишь повидаться со мной. Болтая, вспоминая, перекидываясь шутками на идише и поедая слишком много фруктов, я проваландался так, пока гости не разошлись, а затем по просьбе отца остался — он хотел поделиться своими соображениями по поводу моего рассказа. Он зловеще сообщил, что ему нужен час со мной наедине.

В четыре часа дня, в куртках и шарфах, мы вдвоем отправились в парк. Каждые полчаса от ворот в парк на Элизабет-авеню отходил автобус в Нью-Йорк, и я намеревался, когда отец выговорится, сесть в один из них.

— Я много чего опустил. — Я сделал вид, будто не понимаю, о чем он, как не понимал, когда посылал ему рассказ, хотя, едва он дома сообщил, что хочет поделиться своими «соображениями» (вместо того чтобы потрепать по голове), я тотчас осознал, насколько был легкомыслен. Дождался бы — буде она случится — публикации и показал бы ему уже в напечатанном виде. Или так было бы еще хуже? — Пришлось опустить — там всего пятьдесят страниц.

— Я о том, — с грустью сказал он, — что ты не опустил ничего мерзкого.

— Нет? Да? Об этом я как-то не подумал.

— Натан, у тебя все получились ужасно жадными.

— Так они и были жадными.

— Да, конечно, можно и так на это посмотреть.

— Так ты на это посмотрел. Поэтому ты и расстроился, что они не пошли на компромисс.

— Суть в том, что наша семья к этому не сводится. И ты это знаешь. Надеюсь, сегодняшний день напомнил тебе о том, какие мы люди. Мало ли, может, ты в Нью-Йорке подзабыл.

— Папа, я был рад всех повидать. Но тебе незачем было устраивать проверочный урок, я и так знаю все о том, какие у нас чудесные родственники.

Но он не унимался.

— А люди, которые тебя обожают? Ведь у каждого, кто сегодня приходил, лицо светилось, когда они на тебя смотрели. И ты, ты был такой добрый со всеми, такой милый. Я смотрел на тебя со всеми нашими родственниками и ближайшими друзьями и думал: так о чем же тогда этот рассказ? Зачем он так пишет о давно забытом прошлом?

— Когда все происходило, забытым прошлым это не было.

— Тогда это было просто чепухой.

— Ты так не думал. Ты год с лишним бегал от Эсси к Сидни и обратно.

— Суть же в том, сынок, что наша семья — это нечто большее, чем то, что описано в твоем рассказе. Твоя двоюродная бабушка была женщина добрая, любящая, трудолюбивая — таких уже и не бывает. И твоя бабушка, и ее сестры — все до единой. Эти женщины думали только о других.

— Но рассказ-то не о них.

— Но они же — часть этой истории. С моей точки зрения, основная часть. Без них и рассказа-то не было бы! Да кто он такой, этот Сидни? Ни один нормальный человек о нем сейчас даже не вспомнит. Для тебя, мальчишки, он, наверное, был увлекательной личностью, восторга полные штаны — то появится, то исчезнет. Легко могу понять — горилла шести футов ростом, штаны клеш, на запястье опознавательный браслет позвякивает, сыплет байками без умолку, будто он на флоте был адмирал Нимиц [20] Честер Уильям Нимиц (1885–1966) — адмирал флота, главнокомандующий Тихоокеанским флотом США во время Второй мировой войны. , а не палубы драил. А ему-то ничего существенней и не поручали. Помню, пришел он как-то к нам, уселся на пол и стал тебя и твоего братишку учить кости бросать. Ради хохмы. Как мне тогда хотелось вышвырнуть его из дома!

— Я такого даже не помню.

— А я помню. Я много чего помню. Всё помню. Миме Хае Сидни только душу рвал. Маленьким детям невдомек, что из-за балабола, который валяется с ними на полу и шутки шутит, другие люди навзрыд рыдают. А твоя двоюродная бабушка из-за него нарыдалась, он как подрос и за порог шасть, ей только горе и нес. И все же, все же она оставила ему часть из накопленного тяжким трудом — питала надежду, что как-то это ему поможет. Она оказалась выше всех тех несчастий и унижений, которым он был причиной, — такая вот замечательная женщина. «Хая» значит «жизнь», было в ней и это, этим она и делилась. Только это ты опустил.

— Я этого не опустил. На первой странице я именно об этом и упомянул. Но ты прав — о жизни Мимы Хаи я не распространялся.

— А там хватило бы на рассказ.

— Но мой рассказ о другом.

— Ты хоть понимаешь, как воспримут такой твой рассказ, когда он будет опубликован, люди, которые нас не знают?