Семен Журахович - Кто твой друг

Что-то надо было сказать. Может быть, даже поблагодарить за доверие. Кардаш молчал. Если б на его месте был кто-нибудь другой, Ирина, наверно, обиделась бы. А сейчас она была спокойнее, чем в начале разговора. Так бывает, когда человеку веришь.

Они прошли до конца улицы, повернули назад. У одного из домиков Ирина остановилась.

— Вот здесь я живу, — сказала она и посмотрела Кардашу в глаза. — Сегодня не зову, надо собираться в гости. А завтра…

Тогда он сказал:

— Я рад, что увиделся с тобой, Ирина.

Как она смеялась!

— Что такое?

Вытирая слезы и все еще смеясь, Ирина проговорила:

— О господи!.. Галантные кавалеры говорят это в первую минуту встречи.

Но Ирина понимала, что этими словами Кардаш ответил на все, что она рассказала ему. Взволнованная, она крепко пожала ему руку и скрылась во дворе.

Кардаш немного выпил и смотрел на всех добрыми, улыбающимися глазами. Его загорелое, с резкими чертами лицо смягчилось. Панас Юрьевич и его жена, маленькая женщина с удивительно красивой серебряной сединой, приняли его попросту, сердечно и приветливо. Против него сидела Ирина, и когда они встречались глазами, она улыбалась. Рядом с Ириной пристроился Вакуленко. Он ежеминутно наклонялся к ней, что-то шептал:

Слева от Кардаша — Тоня, за ней — Шавловский. Справа — агроном из соседней МТС, Василий Васильевич, дальше — круглый, веселый Петро Спиридонович, сотрудник станции, «милосердная гроза вредителей», как его шутя представила Тоня. «Он их истребляет, а они все-таки живут».

Пока собирались гости, Тоня о каждом успела шепнуть словечко. Петро Спиридонович — «хороший дядечка». Василий Васильевич недавно вернулся из заграничной поездки, «солидный человек». Ну, Вакуленко Кардаш и сам немного знает. О нем говорят: среди журналистов и он вроде бы агроном, а среди агрономов — журналист. Тоня возмущена, что Вакуленко тоже «лезет в науку», но больше всего ее занимает другое: он «ухаживает» за Ириной, «а она еще нос воротит». Бросила сдуру молодого мужа, а теперь выходи за сорокалетнего…

Вдруг Тоня спрашивает:

— Тебе нравится Ирина?

Кардаш пожимает плечами и отвечает совершенно искренне:

— Не знаю.

Она взрывается смехом.

— Ох, недотепа… Будешь век вековать холостяком.

Кардаш сначала не мог понять, по какому поводу собралось у Панаса Юрьевича милое общество. Тосты объяснили ему, что отмечался многолетний юбилей супружеской жизни («Уже не серебряная, но еще не золотая свадьба») и, главное, именины сына, приславшего родителям из своей Умани длиннющую телеграмму.

Разговор перескакивал с одной темы на другую. Петро Спиридонович весело, со смаком рассказал историю одного деятеля науки, который так запутался в своих исследованиях и выводах, что в конце концов чистосердечно признался: «Хорошо, что никто не пахал, не сеял по-моему».

— Признать-то признал, — закончил Петро Спиридонович, — а все же от докторского пирога не отказался.

— Еще бы! — подмигнул Панас Юрьевич, которому известно было, о ком идет речь. — Когда-то метко сказал Щедрин: «Хорош пенкосниматель-простак, но ученый пенкосниматель еще того лучше…»

— Там, где бурлит поток, всегда образуется пена, — рассудительно заметил Василий Васильевич.

Кардашу нравилось умное, пытливое лицо агронома, но его замечание он принял иронически: есть такие холодные философы, они каждое явление объяснят, разложат все по полочкам и успокоятся.

— Если уж зашла речь о классиках, — громко сказал Вакуленко, — то разрешите мне вспомнить Антона Павловича Чехова Один его герой, где именно, извините, не помню, провозгласил тост за науку, которая не вредит народу. Предлагаю присоединиться!

Засмеялись, чокнулись и выпили.

Панас Юрьевич покачал головой:

— Беда в том, что нет единомыслия насчет этой штуковины, которая именуется наукой. То ли это мягкое кресло и сладкий пирог, то ли крутая дорога и мешок за спиной.

Вакуленко снова вскочил:

— За здоровье Панаса Юрьевича, который всю жизнь идет этой крутой тропой с изрядным мешком…

— Правильно, — подхватил Шавловский.

— Будет вам, будет, — махнул рукой Панас Юрьевич.

— Интересно, что говорит статистика? — с комической серьезностью спросил Петро Спиридонович. — Чего больше, мягких кресел или мешков?

— Может быть, возьметесь подсчитать? — тихонько бросила Ирина.

— Ой, нет, нет! — испугался Петро Спиридонович. — Это дело опасное!

— Сколько еще у нас есть всякого такого, некрасивого, — сказала хозяйка, и это прозвучало так наивно и трогательно, что кое-кто улыбнулся.

— Но заметьте, дорогая Анастасия Михайловна, — снова послышался рассудительный голос Василия Васильевича, — что все это некрасивое, дурное, грязное — только тень. Тень от того, что нами сделано, добыто. И это главное…

«Утешитель, — подумал Кардаш. — Из тех, что всегда вспоминают о пятнах на солнце».

— Всяко было, и кровь, и пот, и горе, и нехватки, — продолжал Василий Васильевич. — Нелегко нам живется, не просто и не легко думается. А все же шесть Днепрогэсов, построенных за один год, прирост в миллиард пудов зерна — ведь это же шаги гиганта. А с чего мы начали? Особенно это чувствуешь там, за рубежом…

Кардаш внимательно слушал. Он уже изменил свое мнение о рассказчике. Это видно, человек с глубокими убеждениями, основанными на опыте собственной жизни. Таких людей Кардаш уважал. Но все же ему казалось, что слишком бесстрастно прозвучали слова Василия Васильевича о неминуемых тенях или пятнах.

— Вы говорили перед этим про свет и тень, — обратился Кардаш к агроному. — Мне кажется, что теней у нас было бы несравненно меньше, если бы мы их меньше терпели, если бы всюду было светло. В каждом уголке…

— Но где солнце, там и тень, — вставил Вакуленко.

— Если солнце одно, — бросил на него острый взгляд Кардаш. — А общественная жизнь, как известно, развивается не по законам физики. Мы поняли, хотя с изрядным запозданием, но поняли, что одного непогрешимого солнца людям мало. Каждый человек должен быть пусть маленьким, но солнцем.

— Если речь идет обо мне, то даже не маленьким! — воскликнул Петро Спиридонович, обводя пальцем вокруг своего пухлого розового лица.

— Не всем здесь присутствующим это известно, — среди общего смеха заговорила Тоня. — Так знайте: еще в институте Микола Кардаш получил звание заслуженного карася-идеалиста.

Когда шум утих, поднялся Шавловский и провозгласил тост за здоровье нового сотрудника Крутояровской станции Миколы Игнатьевича Кардаша.

Тоня захлопала в ладоши. Василий Васильевич протянул свой бокал к Кардашу и улыбнулся.

— С удовольствием выпью…

Агронома перебил Вакуленко, выкрикивая какое-то добавление к тосту, но Ирина потянула его за рукав. Она молча смотрела на Кардаша.