Семен Журахович - Кто твой друг

— Ты занят?

— По горло, — отвечаю я в слабодушной надежде, что разговор будет отложен на завтра, а еще лучше — на послезавтра.

Она сочувственно качает головой, однако решительным тоном произносит:

— Жаль. И все-таки я должна поговорить с тобой.

Зинаида Кирилловна — инженер-конструктор. Способный, работящий инженер. И привлекательная женщина, насколько я понимаю. Ей тридцать пять лет. Если внимательно присмотреться, можно заметить тоненькие морщинки у глаз и несколько седых волосков на висках. Но на фотографии у нее совсем юный вид. Снимок красуется в зале среди портретов женщин-активисток нашего проектного института.

Зинаида Кирилловна повторяет:

— Я должна поговорить с тобой.

Она смотрит на меня своими темно-карими глазами и начинает:

— Я уже тебе сигнализировала…

От этой преувеличенной серьезности, от этого казенного слова меня мутит, и я перебиваю:

— Прости. Что значит «сигнализировала»? Мне кажется, что мы с тобой просто по-товарищески беседовали.

— Да, в первый раз у нас был неофициальный разговор, — говорит Зинаида Кирилловна. — А во второй я тебе уже сигнализировала, и ты не реагируешь на мой сигнал. — В голосе ее слышны жесткие нотки.

— Ладно, — говорю я, — пускай будет так: сигнализировала. Что же я должен, по-твоему, делать?

— Прежде всего поговорить с Диденко. И если он не осознает…

— Что именно он должен осознать?

Зинаида Кирилловна встряхивает головой и смотрит на меня с беспощадным осуждением:

— Я с тобой говорю серьезно!.. В коллективе уже начинают шушукаться на их счет. Он женат, у нее муж. Скажи, пожалуйста, что это у них за дружба? Позавчера я встретила их. Выходят из кино… Представляешь?

— Позавчера? — переспрашиваю я.

— Да, позавчера.

Я вспоминаю, что позавчера Диденко звал меня в кино. Но у меня не было времени. И вот он пошел с Люсей.

Степан Диденко — мой старый товарищ. Мы вместе учились в политехническом. Теперь вместе работаем, встречаемся и дома. А Люсю Кагарлык он знает еще со школьных времен.

Зинаида Кирилловна говорит со мной только о Диденко, видимо потому, что Люся беспартийная. Очевидно, о Люсе Зинаида Кирилловна будет сигнализировать в местком.

— А несколько дней назад Диденко двадцать минут ждал ее, чтоб вместе идти домой.

Какая приметливая! И откуда эта неусыпная бдительность? Я уверен, что никто из двухсот сотрудников нашего учреждения не заметил, что Диденко целых двадцать минут ждал Люсю. А Зинаида Кирилловна заметила и сделала из этого надлежащие выводы.

— Хорошо, Зинаида Кирилловна, — говорю я. — Могу тебя успокоить. Я уже реагировал на сигнал, я беседовал с Диденко.

Ее лицо светлеет, она становится просто хорошенькой, в глазах светится удовлетворение. Сигнал услышан.

— Ты говорил с Диденко? И что же?

— Он меня выслушал и сказал… — я делаю небольшую паузу, — сказал, что никому нет никакого дела до того, с кем он дружит и кому улыбается…

Должен заметить, что Диденко выразился значительно категоричнее. Мне пришлось кое-что отредактировать.

Глаза Зинаиды Кирилловны гаснут, она скорбно качает головой.

— С этого все и начинается. Первый шаг — недооценка общественного мнения, а затем…

— Что затем? — Я спокоен, но от ее тона, от скорбного взгляда закрадывается тревога. — Что затем, говори?

— А затем моральное разложение, — словно гранату бросает Зинаида Кирилловна.

В глазах ее я вижу укор, презрение и искреннюю жалость. Я знаю, что она думает. «Ты еще очень молодой секретарь партбюро, ты совсем неопытный… Если б на твоем месте был, как прежде, Иван Иванович Чернобай, он иначе поговорил бы с Диденко».

Что я могу на это ответить? Да, я совсем недавно стал секретарем партбюро. К тому же и годами и партийным стажем я моложе Зинаиды Кирилловны. С ее точки зрения, это страшный порок. Больше того — провинность. Чем же я могу искупить эту страшную вину?

— Разве ты не понимаешь, — спрашивает она, — что только такого разговора с Диденко недостаточно? Нужны решительные меры.

— Что ж ты советуешь?

— Я считаю, что нужно обсудить его поведение на бюро.

— Какое поведение! — начинаю нервничать я. — Что ты имеешь в виду?

— Пока ничего страшного. Но все может случиться… Мы должны предупредить.

— Однако покуда речь идет лишь о криминальном посещении кино. Мне кажется, что у партийного бюро есть более важные дела, нежели волнующая проблема «Кто с кем в кино ходит?».

— Только без иронии! — предостерегает меня Зинаида Кирилловна. — А может быть, дело не ограничивается кино?.. Пускай он расскажет. Коллектив должен знать все. И обсудить.

— Что обсудить? Зачем?

— Как это зачем? — Зинаида Кирилловна потрясена. — Чтоб предупредить, чтоб воспитывать…

— Погоди! А если, предположим, кто-нибудь не захочет рассказать нам «все», что тогда? Допытывать его «с пристрастием» или подсматривать в замочную скважину?

Она отвечает поучительно и даже с жалостью:

— У тебя явно извращенные взгляды на воспитательную работу. И скажу тебе откровенно: не случайно эта работа в нашем коллективе запущена. — Зинаида Кирилловна добавляет с ударением: — За последнее время…

Это означает: «С тех пор, как ты стал секретарем».

Она встает и, выходя из комнаты, холодно говорит:

— Мое мнение тебе известно, и я думаю, что ты сделаешь надлежащие выводы.

Несколько минут я бессмысленно смотрю в окно. Рабочее настроение погублено. Чувствую, что и в самом деле воспитательная работа запущена. Иначе откуда у меня это дикое желание грохнуть кулаком по столу и выругаться.

Хорошо, что сейчас обеденный перерыв. Есть время, чтобы успокоиться.

В буфете уже людно. За угловым столиком сидят Диденко, Люся и еще двое наших товарищей. Они зовут меня к себе. Заказываем сосиски и кофе. Аппетит у всех волчий. Мы перебрасываемся шутками, смеемся. Черт возьми, мы молоды, и нам хочется смеяться! Кстати, ученые утверждают, что от всех других животных человек отличается, в частности, тем, что умеет смеяться.

Мимо нас с каменным лицом проходит Зинаида Кирилловна. Она не смотрит на меня, но это не мешает мне прочитать ее мысли: «Панибратство… Теперь понятно, почему ты не реагируешь на сигнал».

Я говорю Диденко:

— Зайди ко мне после перерыва.

Диденко приходит, смотрит мои чертежи, что-то мурлычет себе под нос и вдруг кричит:

— Здорово! Но вот здесь, — он стучит пальцем по тому месту, где черные линии сплетаются в узелок, — здесь у тебя не вышло.

Начинается спор. Диденко говорит с увлечением, одна остроумная мысль обгоняет другую. Он предлагает свой вариант главного узла, торопливо набрасывает чертеж, стирает резинкой, поправляет. Я не подготовлен к этой бешеной атаке, но тем упорнее отстаиваю свое. Разгоряченный Диденко не сдается.