Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

– Там семь человек во главе с капралом, – прошептал Ансельмо в ухо Роберту Джордану. – Так мне сказал цыган.

– Подождем, когда он отойдет подальше, и уходим, – сказал Роберт Джордан. – Пока он еще слишком близко.

– Ты увидел все, что тебе нужно?

– Да. Все, что мне нужно.

Теперь, после захода солнца, стало быстро холодать, и по мере того как меркли его последние отблески, доходившие из-за гор, темнело.

– Ну и как тебе? – тихо спросил Ансельмо, провожая взглядом часового, направлявшегося к дальней будке, штык на его винтовке посверкивал в отражении солнечных лучей, и фигура в плащ-палатке казалась бесформенной.

– Очень хорошо, – ответил Роберт Джордан. – Очень-очень хорошо.

– Я рад, – сказал Ансельмо. – Ну что, пошли? Теперь он нас уже никак не увидит.

Часовой стоял к ним спиной у дальнего конца моста. Со дна горловины доносился шум перекатывающейся через камни воды. А потом вдруг сквозь этот шум стал пробиваться другой – ровный приглушенный гул; они увидели, как часовой поднял голову так, что вязаная шапка сползла на затылок, и, тоже посмотрев вверх, заметили высоко в вечернем небе три моноплана, летевших клином и казавшихся крохотными серебристыми точками на той высоте, которую все еще освещало солнце; сопровождаемые размеренным рокотом двигателей, они с неправдоподобной скоростью пересекали небо.

– Наши? – спросил Ансельмо.

– Похоже, да, – ответил Роберт Джордан, хоть и понимал, что на такой высоте определить это наверняка невозможно. Это мог быть вечерний патруль с любой стороны. Но, глядя на летящие над головой истребители, всегда хочется сказать, что они наши, потому что это действует на людей успокаивающе. Другое дело бомбардировщики.

Видимо, и Ансельмо чувствовал то же самое, потому что сказал:

– Да, это наши. Я их знаю – это «мухи» [13] Имеются в виду советские истребители И-16, полученные Испанской Республикой из Советского Союза осенью 1936 года и впервые использованные в боевой обстановке во время Гражданской войны в Испании. Ужас встречи с внезапно появившимися И-16 у противника республиканцев первоначально был столь велик, что они дали ему прозвище «рата» (крыса), сами же республиканцы ласково называли своего защитника «моска» (mosca) – муха. .

– Да, – подтвердил Роберт Джордан, – мне тоже кажется, что это «мухи».

– «Мухи», точно, – обрадовался Ансельмо.

Роберт Джордан мог бы навести бинокль и без труда выяснить, что это за самолеты, но предпочел не выяснять. В данный момент это не имело для него никакого значения, а если старику было спокойней считать, что самолеты наши, он не хотел его разочаровывать. Хотя теперь, когда машины удалялись в сторону Сеговии, они уже не походили на зеленую с красными оконечностями низко посаженных крыльев русскую модификацию «Боинга Р-32», которую здесь называли «мухами». Раскраска видна не была, но силуэт отличался. Нет. Это фашистские разведчики возвращались домой.

Часовой по-прежнему стоял у дальней будки спиной к ним.

– Пошли, – сказал Роберт Джордан и стал взбираться в гору, двигаясь осторожно и прячась за деревьями, пока не достиг места, откуда их уже нельзя было видеть с моста. Тут он остановился и подождал старика, шагавшего в сотне ярдов позади него. Выйдя вперед, тот повел его за собой, уверенно карабкаясь в темноте по крутому склону ущелья.

– У нас очень сильная авиация, – радостно сказал старик.

– Да.

– И мы победим.

– Должны победить.

– Да. А после того как мы победим, приезжай к нам поохотиться.

– На кого?

– На кабана, на медведя, на волка, на горного козла…

– Ты любишь охотиться?

– А как же, друг. Больше всего на свете. У нас в деревне все – охотники. А ты что, не любишь?

– Нет, – ответил Роберт Джордан. – Мне не нравится убивать животных.

– А мне, наоборот, не нравится убивать людей, – сказал старик.

– Никому не нравится, если у него с головой все в порядке, – сказал Роберт Джордан. – Но когда необходимо, я не возражаю. Когда ради общей цели.

– Ну, это другое дело, – сказал Ансельмо. – У меня в доме – когда у меня еще был дом, теперь-то его нет – висели клыки кабана, которого я застрелил в лесу у подножия гор. А еще у меня были волчьи шкуры. Волков я убил зимой, гнался за ними по снегу. Один был здоровенный, я его застрелил как-то под вечер в ноябре на краю деревни, когда возвращался домой. У меня на полу лежало четыре волчьих шкуры, вытоптанные уже, но все равно – волчьи шкуры. А еще висели козлиные рога, того козла я убил высоко в Сьерре. И еще у меня было чучело орла, его мне сделал один чучельник в Авиле: крылья вразмах, глаза желтые, прямо как у настоящего живого орла. Очень красивая была вещь. И мне приятно было на все это смотреть.

– Ну да, – сказал Роберт Джордан.

– А на двери церкви в моей деревне была прибита лапа медведя, которого я завалил весной: я его увидел на склоне в снегу, он этой самой лапой бревно ворочал.

– Когда это было?

– Шесть лет назад. И каждый раз, когда я видел эту прибитую к двери лапу, она мне казалась человеческой рукой, только с длинными когтями, и мне было очень приятно.

– Гордился?

– Да, гордился, когда вспоминал, как встретился с медведем тогда, ранней весной на склоне. А вот когда человека, такого же, как ты сам, убиваешь, ничего хорошего в памяти не остается.

– Ну да, его лапу к церковной двери не прибьешь, – заметил Роберт Джордан.

– Не прибьешь. Такую дикость и представить себе невозможно. Хоть человеческая рука и похожа на медвежью лапу.

– Да и грудь человека напоминает грудь медведя, – сказал Роберт Джордан. – Если шкуру содрать, видно, что у них много одинаковых мышц.

– Да, – согласился Ансельмо. – Цыгане верят, что медведь человеку брат.

– Американские индейцы тоже. Поэтому, когда они убивают медведя, они винятся и просят у него прощения. А потом оставляют его голову на дереве и, прежде чем уйти, опять просят у него прощения.

– Цыгане считают медведя братом человека потому, что у него под шкурой такое же туловище, потому, что он пьет пиво, любит музыку и умеет танцевать.

– И индейцы так же считают.

– Значит, индейцы – все равно что цыгане?

– Нет. Но насчет медведя они думают одинаково.

– Ну, ясно. Еще цыгане верят, что медведь – брат, потому что он ворует ради удовольствия.

– А в тебе есть цыганская кровь?

– Нет. Но я много их перевидал на своем веку, особенно после начала войны. Тут в горах их полно. У них не считается грехом убить того, кто не их племени. Они этого не признают, но это правда.

– Как у марокканцев.

– Ага. Но у цыган, хоть они и говорят, что это не так, есть много своих законов. Война многих цыган опять сделала плохими, такими, какими они были в старые времена.