Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

Все стояли смирно. День был ясный, как вот сегодня, и облака плыли высоко в небе, как сейчас, и пыль на площади еще не поднялась – ее прибила обильная роса, выпавшая ночью; тень деревьев укрывала людей от солнца, и было слышно, как вода из медной трубы в пасти льва льется в фонтан, из которого женщины обычно набирали воду в большие кувшины.

Только возле самого Ayuntamiento, в котором священник в окружении фашистов исполнял свой долг, кто-то по-прежнему сквернословил, но это были те самые оболтусы, которые, как я сказала, уже напились, они толклись перед окнами и через железные решетки несли всякую похабщину – им это казалось смешным. Большинство же мужчин в шеренгах ждали молча, я только услышала, как кто-то спросил: «А женщины среди них есть?», а кто-то другой ответил: «Дай-то бог, чтобы не было». Потом кто-то сказал: «Вон жена Пабло. Слушай, Пилар, там женщины есть?» Я посмотрела на него – это был крестьянин, который обливался по́том в своей парадной воскресной одежде, и ответила: «Нет, Хоакин, женщин там нет. Женщин мы не убиваем. Зачем нам убивать их женщин?» И он сказал: «Слава Христу, что женщин не будет! А когда все начнется?» – «Как только священник закончит», – ответила я. «А священника – тоже?..» – спросил он. «Не знаю», – ответила я и увидела, как исказилось у него лицо и пот выступил на лбу. «Я никогда еще не убивал человека», – сказал он. «Вот сейчас и научишься, – сказал ему крестьянин, стоявший рядом. – Только не думаю, что одного удара вот этим достаточно, чтобы убить человека». Он поднял свой цеп обеими руками и неуверенно посмотрел на него. «В том-то вся и штука, – сказал тогда еще один, – что бить надо будет много раз». – «А я, еще до того как мы пришли в город, слыхал, что они взяли Вальядолид. И Авилу тоже», – сказал кто-то, кто стоял дальше. И кто-то ему ответил: «Этот город они никогда не возьмут. Это – наш город. Мы ударили по ним загодя». – «Пабло не такой, чтобы ждать, когда ударят они», – сказала я. «Пабло молодец, – согласился кто-то еще, – но зря он сам прикончил всех civiles , нам тоже охота. Ты так не думаешь, Пилар?» – «Может быть, – ответила я, – но здесь будут участвовать все». – «Ага, – снова согласился он. – Тут все хорошо организовано. А почему нет никаких свежих новостей про боевые действия?» – «Перед атакой на казармы Пабло перерезал телефонные провода. Их еще не починили». – «А-а, – сказал он, – так вот почему известия не доходят. Я-то последние новости узнал сегодня утром от дорожного обходчика. Пилар, а зачем нужно делать это именно так?» – «Чтобы пули сберечь, – сказала я. – И чтобы каждый нес свою долю ответственности» – «Ну, так давайте начинать, что ли? Давайте начинать». Я посмотрела на него, увидела, что он плачет, и спросила: «Ты чего плачешь, Хоакин? О них плакать нечего». А он отвечает: «Ничего не могу с собой поделать, Пилар. Я никогда еще никого не убивал».

Если ты не видел первый день революции в маленьком городке, где все знают всех и всегда знали, ты не видел ничего. В тот день большинство людей, стоявших в двойной шеренге, пересекавшей площадь, были в обычной одежде, той, в которой они работали в поле, потому что в город им пришлось отправиться спешно, но некоторые, не зная, как следует одеться для первого дня движения, надели свои воскресные, праздничные костюмы и теперь, глядя на других, в том числе тех, которые брали казармы и на которых была старая затрепанная одежда, чувствовали себя неловко из-за того, что вырядились не к месту. Но и снять свои парадные пиджаки они не решались, боясь потерять, или что какой-нибудь бездельник украдет их, поэтому так и стояли, обливаясь по́том на солнцепеке, и ждали, когда все начнется.

Потом подул ветер, и сухая пыль, оттого что люди ходили по площади или топтались на месте, поднялась в воздух; один из мужчин в темно-синем воскресном пиджаке закричал: « Agua! Agua!» [29] Воды! Воды! ( исп .) , и тамошний служитель, который всегда по утрам поливал площадь, развернул свой шланг и начал сбивать пыль струей воды, двигаясь от края площади к центру. Обе шеренги отпрянули назад, чтобы дать ему смыть пыль в середине; служитель водил шлангом по широкой дуге, вода блестела на солнце, а люди стояли поодаль, опершись на свои цепы, стрекала или белые деревянные вилы, и наблюдали, как вода под напором смывает пыль. После того как площадь была смочена, пыль улеглась и дышать стало легче, люди снова выстроились в две шеренги, и кто-то из крестьян крикнул:

«Ну и где там эти фашисты? Когда уже хоть один выйдет из исповедальни?»

Пабло с порога Ayuntamiento крикнул в ответ: «Скоро! Скоро первый выйдет!» Голос у него был хриплый, потому что он накричался во время атаки на казармы и надышался дыма.

«Чего они там тянут?» – спросил кто-то.

«Грехов много, никак замолить не могут», – ответил Пабло.

«Ну да, их же там целых два десятка», – сказал кто-то, а другой добавил: «Больше», а еще кто-то подхватил: «Да, на двадцать человек прилично грехов наберется». А какой-то рассудительный сказал: «Так-то оно так, только, думаю, уловка это, чтобы время выиграть. В таком положении, как у них сейчас, никаких грехов и не вспомнишь, разве что самые страшные».

«Ты уж потерпи: чтобы больше двадцати человек покаялись даже в самых страшных грехах, время нужно».

«Потерпеть я могу, – сказал рассудительный, – только лучше бы уж поскорей с этим покончить. И для них, и для нас лучше. Июль на дворе, работы по горло. Сжать-то мы сжали, но не обмолотили еще. Не время пока для ярмарок и праздников».

«А все ж праздник сегодня будет, – возразил ему кто-то. – Праздник Свободы, потому что с этого дня, когда не станет тех, кто там, внутри, город и земля будут нашими».

«Уж мы сегодня фашистов-то пообмолотим, – подхватил кто-то, – и выколотим из этой мякины свободу для нашего pueblo [30] Народ ( исп .). ».

«Но чтобы заслужить ее, надо все сделать по уму, – сказал кто-то. – Пилар, когда у нас будет общее собрание?»

«Как только покончим с этим, – ответила я. – Вот прямо здесь, в Ayuntamiento ».

На мне шутки ради была форменная лакированная треуголка гражданского гвардейца, пистолет заткнут за веревку, которой я была подпоясана, так, что дуло торчало из-под нее, я придерживала предохранитель большим пальцем, а для виду жала на курок. Когда я напяливала на голову треуголку, мне казалось, что это очень смешно, хоть потом я и пожалела, что вместо шапки не прихватила у гвардейца кобуру. Но кто-то из мужчин, стоявших в шеренге, сказал мне: «Пилар, дочка, по-моему, негоже тебе носить эту шапку. У нас теперь больше нет никакой guardia civile». – «Ну, тогда я ее снимаю», – ответила я. И сняла. «Отдай ее мне, – сказал он. – Надо, чтобы и духу ее не осталось».