Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

– Если Роберто говорит, что надо идти, значит, надо идти, – сказала Мария.

– Вы только послушайте ее, – сказала Пилар. – Я рискую ничуть не меньше, чем твой Роберто, но говорю, что мы вполне можем отдохнуть здесь, у ручья, времени еще полно. А кроме того, мне хочется поговорить. Это единственное нормальное занятие, которое у нас осталось. Чем еще мы можем отвлечься? Разве тебе не интересно то, что я рассказываю, Inglés ?

– Говоришь ты очень хорошо. Но есть вещи, которые интересуют меня больше, чем разговоры о красоте или недостатке красоты.

– Тогда давай поговорим о том, что интересно тебе.

– Где ты была, когда началось движение?

– В своем родном городе.

– В Авиле?

– Qué va , в Авиле!

– Пабло говорил, что он из Авилы.

– Врал. Хотел похвастать, что он из большого города. А на самом деле он из… – Она назвала маленький городок.

– И что там происходило?

– Много чего, – ответила женщина. – Очень много. И все было мерзко. Даже то, что сделало нас знаменитыми.

– Расскажи, – попросил Роберт Джордан.

– Это слишком жестоко, – ответила женщина. – Не хочу при девушке.

– Если это не для ее ушей, пусть не слушает.

– Я все смогу выслушать, – сказала Мария и положила ладонь на руку Роберта Джордана. – Нет такого, чего бы я не могла выслушать.

– Дело не в том, сможешь ли ты это выслушать, – сказала Пилар, – а в том, следует ли мне рассказывать это при тебе, как бы тебя кошмары по ночам мучить не стали.

– От твоих рассказов меня кошмары мучить не будут, – сказала Мария. – Неужели ты думаешь, что после всего того, что с нами случилось, я буду видеть страшные сны из-за какого-то рассказа?

– А может, от него англичанину страшный сон приснится.

– Попробуй – посмотрим.

– Нет, Inglé s, я ведь не шучу. Доводилось тебе видеть начало движения в каком-нибудь маленьком городке?

– Нет, – ответил Роберт Джордан.

– Тогда, считай, ты ничего не видел. Вот ты знаешь, в какую труху превратился Пабло теперь, а видел бы ты его в тот день!

– Расскажи.

– Нет. Не хочу.

– Расскажи.

– Ну ладно. Расскажу все, как было, без утайки. Но ты, guapa , если станет невмоготу слушать, скажи.

– Если мне станет невмоготу, я перестану слушать, – сказала Мария. – Хуже того, что я повидала, все равно не будет.

– Боюсь, что будет, – сказала женщина. – Дай-ка мне еще одну папироску, Inglés, и vamonos [26] Букв.: пойдемте; здесь: начнем ( исп .). .

Девушка откинулась на вереск у ручья, Роберт Джордан тоже растянулся на земле, рядом, положив голову на кустик вереска, как на подушку. Он нащупал пальцами руку Марии, сжал и стал водить ею по верхушкам вересковой поросли, пока девушка не раскрыла ладонь и не положила ее поверх ладони Роберта Джордана; так, держась за руки, они и слушали рассказ Пилар.

– Было раннее утро, когда находившиеся в казармах civiles сдались, – начала она.

– Вы атаковали казармы? – спросил Роберт Джордан.

– Пабло окружил их в темноте, перерезал телефонные провода, заложил взрывчатку под одну из стен и крикнул guardia civil , чтобы они сдавались. Они не сдались. И когда рассвело, он взорвал стену, образовался пролом. Завязался бой. Двое из civiles были убиты, четверо ранены, остальные четверо сдались.

В рассветной мгле мы все лежали на крышах, на земле, за бордюрами, окружавшими стены казармы и других зданий; облако пыли от взрыва поднялось очень высоко, а ветра, чтобы унести его, не было, поэтому оно так и не улеглось, и мы все палили в образовавшийся пыльный пролом наугад, перезаряжали ружья и стреляли в дым, через который сверкали ответные выстрелы, снова и снова, а потом оттуда, из-за дымовой завесы, закричали, чтобы мы прекратили огонь, и четверо civiles вышли с поднятыми руками. После взрыва вместе со стеной внутрь обвалился большой кусок крыши, вот через этот пролом они и вышли.

Пабло крикнул: «Есть еще кто-нибудь внутри?» – «Только раненые», – ответили ему. Тогда он сказал четверым нашим, которые вышли из укрытия: «Стерегите этих. – А четверым civiles : – Встаньте туда, к стене». Те, грязные, все в пыли и копоти, встали к стене, четверо наших, которым Пабло велел их стеречь, взяли их на мушку, а он сам вместе с другими пошел внутрь добивать раненых.

Когда они с этим покончили и из казармы уже не доносилось ни стонов раненых, ни криков, ни стрельбы, Пабло с остальными вышли, дробовик висел у Пабло за спиной, а в руке он нес «маузер». «Смотри, Пилар, – сказал он. – Это я забрал у офицера, который застрелился сам. Я никогда еще не стрелял из «маузера». – И крикнул одному из тех, что стояли у стены: – Эй, ты! Покажи мне, как с ним обращаться. Нет. Не покажи, а расскажи».

Пока в казарме стреляли, эти четверо civiles стояли у стены, обливаясь по́том и не произнося ни слова. Все они были высокими мужчинами с типичными для guardias civiles лицами, то есть с такими, как у меня. К тому же их лица заросли однодневной щетиной, потому что в последнее утро своей жизни им некогда было побриться; вот такими, небритыми, они и стояли у стены. Молча.

«Эй, ты, – сказал Пабло тому, который стоял к нему ближе всех, – объясни, как он действует».

Тот охрипшим от сухости во рту голосом ответил: «Оттяни маленький рычажок вниз, потом ствольную коробку – назад, потом отпусти, чтобы она вернулась на место». – «Что такое «ствольная коробка»? – спросил Пабло, обвел глазами всех четверых civiles и повторил: – Что такое «ствольная коробка»?» – «Ну, вон та коробка, что наверху».

Пабло оттянул ее назад, но что-то там заклинило. «Ну и что теперь? – спросил он. – Ее заело. Ты мне наврал». – «Дальше назад оттяни, – сказал тот, – а потом отпусти, она сама на место встанет». И скажу тебе, в жизни не слыхала я такого голоса, какой был у него, – серее самого пасмурного рассвета.

Пабло сделал, как сказал ему тот человек: оттянул, отпустил, коробка встала на место, теперь можно было стрелять. Уродливый был пистолет, громоздкий какой-то, неуклюжий: рукоятка маленькая, круглая, а ствол огромный, приплюснутый. Все это время civiles наблюдали за Пабло, а он молчал. Один не выдержал и спросил: «Что ты собираешься с нами делать?» – «Расстреляю», – ответил Пабло. «Когда?» – спросил человек тем же серым голосом. «Сейчас», – ответил Пабло. «Где?» – спросил человек. «Тут, – сказал Пабло. – Тут. Сейчас. Тут и сейчас. Хочешь что-нибудь сказать?» – « Nada , – ответил civil. – Ничего. Но это гнусность». – «Гнусность – это ты, – сказал Пабло. – Ты – убийца крестьян. Ты и собственную мать застрелил бы, не моргнув глазом». А civil ответил ему: «Я в жизни своей никого не убил. И мать мою поминать не смей». Пабло ему: «Ты вот все других убивал, а теперь сам покажи, как надо умирать». Тут другой вступил: «Незачем нас оскорблять, – говорит. – А умереть мы сумеем, не сомневайся».