Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

– При всех его страхах?

– При всех его страхах.

– А насчет мостов что ты думаешь?

– Их нужно взорвать. Это я знаю. Мы должны сделать две вещи: уйти отсюда и победить. А если мы хотим победить, мосты нужно взорвать.

– Что ж Пабло, если он такой хитроумный, этого не понимает?

– Из-за слабости. Он хочет, чтобы все оставалось как оно есть. Хочет, чтоб его носило по кругу в воронке его слабости. Но вода-то в реке прибывает. Вот когда его припрет окончательно, тут-то он и пустит в ход свою хитрость, чтобы выжить. Es muy vivo .

– Хорошо, что парень не убил его.

– Qué va. Вчера вечером цыган меня подбивал сделать это. Цыган – скотина.

– Ты тоже скотина, – сказала Пилар. – Но умная.

– Мы с тобой оба умные, – ответил Агустин. – Но настоящий талант – это Пабло!

– Только поладить с ним трудно. Ты не знаешь, насколько он развалился.

– Да. Но у него талант. Слушай, Пилар, чтобы воевать, нужен только ум. А вот чтобы победить, нужны талант и средства.

– Я это обдумаю, – сказала она. – А теперь пора идти, мы и так уже припозднились. – И, повысив голос, крикнула: – Inglés ! Англичанин! Пора! Идем.

– Давай отдохнем, – сказала Пилар Роберту Джордану. – Садись здесь, Мария, и давай отдохнем.

– Нужно идти, – возразил Роберт Джордан. – Отдохнем, когда доберемся до места. Я хочу поскорей повидаться с этим человеком.

– Повидаешься, – сказала женщина. – Никакой спешки нет. Садись, Мария.

– Лучше пойдем, – сказал Роберт Джордан. – Отдохнем наверху.

– Я буду отдыхать здесь, – сказала женщина и опустилась на землю возле ручья. Девушка села рядом с ней на вереск, ее волосы сияли на солнце. Только Роберт Джордан остался стоять, глядя на расстилавшийся впереди высокогорный луг, рассеченный ручьем, в котором наверняка водилась форель. Там, где он стоял, вся земля поросла вереском, а дальняя часть луга – желтым дроком, среди которого там и сям виднелись серые валуны, еще дальше тянулась темная стена сосен.

– Далеко отсюда до Глухого? – спросил он.

– Недалеко, – ответила женщина. – Перейти этот луг, спуститься в следующую долину и через вон тот лес подняться вверх по ручью. Да садись ты, не будь таким серьезным.

– Я хочу встретиться с ним и покончить с этим.

– А я хочу вымыть ноги, – сказала женщина и, сняв альпаргаты и толстые шерстяные чулки, опустила в ручей правую ногу. – Господи, какая холодная вода!

– Надо было взять лошадей, – сказал Роберт Джордан.

– А я довольна, – сказала женщина. – Мне как раз этого недоставало. Да что с тобой?

– Ничего, просто я тороплюсь.

– Ну, так не торопись. Времени полно. Какой день, и как я рада вырваться наконец из этих сосен. Тебе не надоели сосны, guapa ?

– Мне они нравятся, – ответила девушка.

– Да что в них может нравиться?

– Я люблю их запах и чувствовать мягкую хвою под ногами. Люблю слушать, как ветер шумит в их верхушках и как они поскрипывают, раскачиваясь.

– Ты все любишь, – сказала Пилар. – Ты была бы подарком для любого мужчины, если бы умела получше стряпать. Сосновый лес такой скучный. Просто ты никогда не видела ни березовой, ни дубовой, ни каштановой рощи. Вот это леса! В них каждое дерево отличается от другого, у каждого свой характер, каждое красиво по-своему. А сосняк – скука смертная. Ты как считаешь, Inglés ?

– Я тоже люблю сосны.

– Pero, venga [24] Здесь: вы посмотрите ( исп .). , два сапога пара, – сказала Пилар. – Вообще-то я тоже люблю сосны, но слишком уж долго мы в них сидим. И еще я устала от гор. В горах есть только два направления: вниз и вверх, а вниз – значит, к дороге и к городам, где хозяйничают фашисты.

– Ты иногда ездишь в Сеговию?

– Qué va! С моей-то рожей? Такую рожу никогда не забудешь. Как бы тебе понравилось быть страхолюдиной, красавица? – спросила она Марию.

– Ты не страхолюдина.

– Vamos , это я-то не страхолюдина? Я страхолюдиной родилась. И всю жизнь была страхолюдиной. Вот ты, Inglés , который ничего в женщинах не смыслит, знаешь ли ты, что чувствует уродливая женщина? Знаешь ли ты, что значит всю жизнь быть страхолюдиной, а внутри ощущать себя красавицей? Чудно́е, доложу тебе, ощущение. – Она опустила в воду другую ногу и тут же отдернула ее. – Господи, ну и холодрыга! Ты глянь на эту трясогузку. – Она показала на серенький пушистый комочек, прыгавший вверх-вниз на камне выше по ручью. – Никчемная птица: ни петь не умеет, ни в пищу не годится. Только и знает хвостом трясти. Дай мне закурить, Inglés , – сказала она и, взяв у Роберта Джордана папиросу, прикурила ее, чиркнув кремнем о кресало – их она носила в кармане рубахи. Потом, выпустив дым, посмотрела на Марию и на Роберта Джордана. – Странная штука жизнь, – сказала она, выпуская дым через ноздри. – Из меня вышел бы хороший мужик, но я – самая настоящая женщина, и притом самая настоящая страхолюдина. Хотя многие мужчины любили меня, и я многих любила. Чудно́. Ты послушай, Inglés , это интересно. Посмотри, какая я страхолюдина. Внимательней посмотри, Inglés .

– Ты не страхолюдина.

– Qué no? [25] Здесь: а то нет, неужели? ( исп .) Не ври мне. Или… – Она рассмеялась своим глубоким грудным смехом. – Неужели и на тебя начало действовать? Нет. Это шутка. Нет. Ты посмотри на это уродство. А все ж есть у женщины внутри что-то такое, от чего мужчина становится как слепой, когда любит. Ты этим чем-то и его ослепляешь, и сама слепнешь. А потом, в один прекрасный день, безо всякой причины, он вдруг видит тебя такой, какая ты есть на самом деле, и перестает быть слепым, и ты сама уже видишь себя такой, какой он теперь тебя видит, и теряешь своего мужчину, а вместе с ним и то, что было у тебя внутри. Понимаешь, guapa ? – Она похлопала девушку по плечу.

– Нет, – ответила Мария. – Потому что ты – не уродливая.

– Головой думай, а не сердцем, и слушай, – сказала Пилар. – Я тебе интересные вещи рассказываю. А тебе не интересно, Inglés ?

– Интересно. Но нужно идти.

– Qué va , идти! Мне и здесь хорошо. Так вот, – продолжила она, обращаясь теперь к Роберту Джордану, как будто выступала перед классом, вроде лекцию читала. – Через какое-то время, притом что ты остаешься такой страхолюдиной, что страшней и не бывает, вот как я, так вот, через какое-то время то чувство, то идиотское ощущение, что ты красавица, начинает медленно расти снова. Оно растет в тебе, как капуста. И когда вырастает окончательно, другой мужчина видит тебя, и ему кажется, что ты красивая, и все начинается сначала. Для меня все это, наверное, уже в прошлом, но чем черт не шутит. Повезло тебе, guapa , что ты не уродина.

– Нет, я – уродина , – сказала Мария.

– А ты его спроси, – сказала Пилар. – И не мочи ноги в воде – застудишься.