Станислав Рудольф - Дальтоник

Губерт Влах пришел на остановку автобуса без чего-то пять. Вокруг невысокого металлического столба с расписанием движения автобусов бегали ребятишки, что приезжали в Крушетице, в школу, из окрестных деревень. Если идти пешком тропинкой через луга, мимо Обурки, а потом взять прямо на Простржедний млин — они уже часа два, как были бы дома. Но цивилизация изнежила их настолько, что мальчишки и девчонки предпочитали пользоваться этой железной коробкой, где нечем дышать. Возле скамейки нетерпеливо слонялись и взрослые. Дану Марешову Губерт увидел еще издали. Она вышла из учительской немного раньше его. Видимо, подготовилась заранее. Губерт же завернул в свой кабинет проверить, закрыты ли окна.

Он поздоровался кое с кем из знакомых, с которыми ежедневно добирался сюда из районного города, и подошел к Дане.

— Привет! — сказала она, хотя несколько минут назад они вместе томились на педсовете. Дана отступила на шаг, чтобы он мог пробиться сквозь толпу ожидающих поближе к ней.

— Придется, видно, брать с бою, — оглянулся Губерт. По обе стороны тротуара и через площадь, напоминавшую сплюснутую с боков коробку из-под обуви, к остановке валом валили люди.

Дана усмехнулась, не зная, что сказать. Она не выносила вопросов, которые уже заранее исключали возможность дальнейшего разговора, впрочем, Губерту эту манеру вести беседу она охотно прощала. По крайней мере сегодня. В виде исключения. Дана посмотрела на расшалившихся детей, не обращавших никакого внимания на педагогов и потому не выбиравших выражений, и, обернувшись к Губерту, спросила:

— Почему ты отказался заменить Каплиржа?

— Некогда… а если б даже было когда… — Губерт не окончил, поскреб пальцем бороду и отогнул рукав замшевого пиджака.

— Что значит — «даже»?..

— Это значит, что я не стал бы его заменять. Я, понимаешь, не обожаю таких, что только бегают по собраниям и заседаниям, а другие как идиоты вынуждены ишачить за них.

— Но Каплирж не сам придумал себе это совещание! — возразила Дана.

— Вот пускай и посылают кого-нибудь из района на замену, если Каплирж такой незаменимый! Меня уже давно воротит от этой его сверхсознательности!

Дана многозначительно кашлянула. Губерт, прищурив глаза, спросил раздраженно:

— Что такое?

Дана поправила светлые волосы, волной спускающиеся на воротник пальто, и Губерт отметил этот особенный, только ей присущий жест. В нем была какая-то грациозная, безыскусная женственность.

— Ты, Губерт, обратил внимание, кто из наших примерных коллег сдал сегодня план работы? — сказала она с иронией.

Он понял намек и почувствовал себя задетым.

— Надеюсь, тебе понятна разница между такими, как Пудилка, Пепа Каплирж или я. Они — могут, а я — должен!

Дана поняла, что замечание ее было бестактным.

— Дело твое! Я думала, ты оценишь это как шутку… — извинилась она.

И обрадовалась, что вместо ответа Губерт махнул рукой, как бы стирая сказанное.

— Брось, все это чепуха и не стоит разговора! — И, стряхнув с ее пальто жухлый тополиный лист, принесенный порывом ветра, стал наблюдать, как он, кружа спиралью, опускается на землю.

— Как дела у Павла? — спросил он наконец.

— Зубрит. По крайней мере иногда это демонстрирует и делает вид, будто усиленно занимается.

— Какой у него экзамен?

— Патология, — ответила Дана хмуро.

— Я думал, он ее уже давно сдал. Ты же говорила, что где-то весной… — припомнил Губерт. Дана глубоко вздохнула, и ноздри ее тонкого носа вздрогнули.

— Его уже дважды прокатили…

— Неприятно. Дважды — это неприятно, — согласился Губерт. — С меня когда-то такого хватало единожды…

— Лучше бы вовсе бросил! — заявила Дана решительно.

— Наверное, теперь уже жалко, может, правда, не стоит, а?

Дана вдруг набросилась на Губерта, словно именно он был причиной всех их бед и неудач Павла.

— Пока что он еще ни одного экзамена не сдал с первого захода. Попробуй выдержи эти его вечные стоны! Вечные пролонгации! Торчит на третьем курсе, а те, кто с ним начинал, уже госэкзамены сдают! Он же при всем при том сохраняет олимпийское спокойствие. Сына родного не замечает, я вокруг него с утра до вечера танцую! А что? Чем у него не райская жизнь!

Губерт пытался утихомирить ее, люди вокруг начали оглядываться.

— Не злись, Дана, может, ты видишь все в чересчур черном свете, может, ты…

Она не дала ему закончить фразу, которая могла бы хоть успокоить, если не излечить ее душевные раны.

— Ты бы помолчал, Губерт. Не ты с ним живешь! Знаешь, сколько длятся мои мучения? Весь этот нервотреп? Пять лет.

Из боковой улочки выехал автобус. Толпа, в которой стояли и они, пришла в волнение, каждый пытался занять такую позицию, чтобы было удобнее начать атаку дверей. У тех, кто находился впереди, теплилась слабая надежда захватить сидячие места. Напор на спину Губерта усилился, помимо его воли и желания толпа внесла его в автобус. Большого напряжения стоило удержать в правой руке портфель. Когда Губерту удалось наконец повернуть голову к дверям, он обнаружил, что среди прочих пассажиров, набитых здесь словно сельди в бочке, стоит и полузадушенная Дана Марешева.

От автобусной станции в Тынце до микрорайона «Радость» — минут десять ходу. Большей частью Дана идет домой не сразу, а заходит сначала в магазин самообслуживания. Заведующая — ее добрая знакомая, живет в их доме, двумя этажами выше, и потому время от времени, когда для остальных покупателей уже не остается молока, одна бутылка с фиолетовой крышечкой ожидает Дану. Дана в благодарность помогает заведующей тем, что занимается с ее «гениальным» сыночком, лучшая отметка которого за четвертый класс была четверка, и та по поведению. Через три корпуса от магазина стоит новое здание детского сада. Маленького Павлика обычно забирает Дана, приходится тратить много времени, и это ее раздражает. Мог бы, конечно, и Павел, ведь он сидит дома! Устало возвращается она обратно к магазину, а потом — вдоль площадки к своему дому.

Лифт второй день не работал. Дана с трудом поднялась на третий этаж, руки оттягивали сумки с продуктами и кипой тетрадей. Остановилась у своих дверей и стала рыться в сумочке в поисках ключей и тут услышала рвущуюся из квартиры громкую музыку. Она так мечтала о тишине, о покое, а тут этот грохот, раздирающий уши даже на лестнице. Сразу испортилось настроение.

Дана вошла в тесную переднюю. В комнате гремела канонада, рвались атомные бомбы… Она поставила обе сумки на калошницу, устало сняла пальто и повесила на вешалку, в зеркале промелькнуло ее лицо, она рукой убрала волосы, потом, взяв снова в руки покупки и тетради, нажала локтем на ручку двери и очутилась в эпицентре взрыва…