Арне Гарборг - Мир

Или с этой шлюшкой — хозяйкой дома… чёрта с два!

Плохо, плохо. И отец это понимает. Но Гуннар постарается написать им красиво и понятно; пообещать вернуться домой через пару лет… Отец ведь не убьёт себя. Те, кто ходит и постоянно твердит об этом, никогда этого не делают.

Отец вбил себе в голову, что Гуннар прямо сейчас должен вернуться домой. Вряд ли это из-за большой любви. Просто очередной каприз. Больные люди много чего выдумывают. К тому же раньше Гуннар не замечал, что отец его так горячо любит!

Нет, он должен был ехать. Он поговорил с девицей ещё раз без толку. Выхода не было. И теперь перед ним лежал тот мир, куда он так долго мечтал попасть.

…Однажды Хельге явился из города с письмом к Анне. Гуннар уехал в Америку.

«Если вы услышите обо мне что-то дурное, не верьте этому, — приписал он под конец. — Даже небольшая сплетня может навлечь подозрение. Я вернусь года через два, когда всё забудется; и тогда я вам всё по-хорошему объясню».

Анна слегла.

Хуже всего было сказать это Эноку. А придётся; иначе он узнает об этом от других. Анне пришлось посоветоваться с Торкелем; они сошлись в том, что надо поговорить с ним по-хорошему, и Торкель пообещал сделать это.

На следующее утро они отправились за торфом на болото, и там Торкель рассказал обо всём.

— Это правда, — сказал он, — я встретил Хельге вчера вечером, и он передавал привет от Гуннара; тот просил, чтобы вы не сердились на него; но у него явилось такое неодолимое желание повидать мир, прежде чем он насовсем вернётся домой. Ему удалось выиграть кучу денег в лотерею; и он решил немного попутешествовать, пока не повидает мир как следует. У него большие замыслы, у Гуннара; кто знает, быть может, однажды ты увидишь его в Стортинге!

Энок пристально смотрел на него. Куда собрался Гуннар?

— А, везде понемногу, — отвечал Торкель. — Он всегда мечтал покататься по свету; пожалуй, прежде всего ему хотелось бы посмотреть на те замечательные машины, которые изобрели в Америке…

— Америка! Только б он вернулся оттуда!

— Ты знаешь, он вернётся. Хе! — такая усадьба, как Хове, на дороге не валяется!

— Но он ведь не сказал об этом ни слова, когда был дома!

— Он тогда ещё не решил окончательно; к тому же он не хотел причинять вам беспокойства.

Энок ничего не понимал. Торкель болтал, болтал, и принимал всё так легко. Энок повернулся и пошёл прочь. Торкель за ним.

Энок подковал лошадь; он собрался в город. Он был не на шутку взбудоражен, ему хотелось выяснить, в чём дело.

— Да, но тебе не следует верить всем пересудам, что ты там услышишь, — увещевал его Торкель. — Ты сам знаешь, о таких парнях всегда любят поболтать…

…Ещё больше встревоженный, Энок отправился в город. Он едва не загнал Брюнку по пути.

Первый, кого он встретил в городе, был студент Ульсен. Он подошёл, строгий и навытяжку, поздоровался и «выразил соболезнования». Он был навеселе и говорил изящно.

— Да, в этом парне живёт буйная натура; я уже давно это заметил. И стоит выпустить этого жеребца на приволье… Тебе следует простить его, мой друг Энок. Он пал под натиском неодолимой силы, от которой падаем мы все; он пал под властью женщины.

Энок вздрогнул; переспросил; ему хотелось узнать причину; но Ульсеном овладела жажда проповедовать.

— Ты говоришь об искуплении; Иегошуа или Иешуа, Иисус, как ты называешь его, одолел Лукавого, мирские страсти и так далее. Но он забыл об одном, мой друг; он забыл об одном. Во взгляде и улыбке женщины прячется змей-искуситель. И по сей день мы слышим историю грехопадения в словах из Писания: «И дала жена также ему, и он ел» [147] Ср. Бытие 3:6. .

— Неужели какая-то девица его…

— Сам царь Давид был очарован женщиной, а именно — прекрасной Вирсавией, которая с расчётливым кокетством купалась так, что старый грешник увидел это с кровли своего дома [148] 2-я Царств, глава 11. . И отчего я, Уле Кристиан Ульсен, хожу здесь, как дурак, среди бюргеров, аки пташка в пустыне? Не благодаря ли тем дьявольским феминам, тем, что из Вика и той, что из-под Вика, кою мне довелось встретить однажды в дни моей весны, в тот исторический момент, когда угасает добродетель и начинается Драмменсвейен? Так что не удивляйся сыну твоему, Энок. Ибо сказано: женщина есть хищник из рода рептилий, а мужчина — олух из рода баранов! Прощай же, Энок! Прими это как мужчина!

Ульсен гордо зашагал прочь.

…Когда Энок на другой день отправился домой, он знал обо всём. Но не понимал ничего.

Вокруг него сделалось так тихо. Лишь странный, лёгкий шум и посвист. Голова пылала как доменная печь. Перед глазами всё время виднелось чёрное пятно.

Люди, пытавшиеся с ним заговорить, не понимали, почему он не отвечал. Многие не узнавали Энока. Думали, что он пьяный.

…Анна лежала, измученная бессонницей и нуждой; но больше всего она боялась за Энока. Когда она поздно вечером услышала за окном шум повозки, она не знала себя от радости. В тот же миг она уснула.

Серина подала отцу ужин и ушла в другую комнату. Торкель выпряг лошадь и явился к Эноку. Он думал, тот воспринял случившееся без паники и волнения; Энок выглядел таким на удивление спокойным. Но вряд ли следовало полагать, что он радовался.

— Не стоит так переживать из-за этого, Энок. Парень вернётся. Было б гораздо хуже, если б ты потерял его.

— Да, да…

— Скоро ты получишь от него ещё письмо и увидишь, что с ним всё в порядке.

— Да.

— Так что спокойной ночи и приятных снов!

— Да… да.

Энок уселся на скамью у окна; здесь было так тепло. Тик-так; тикк-так…

…Если б он взял топор и порубил их; было б меньше голодных ртов… Уехать в Америку. Многие уехали в Америку… Помнится, кто-то сказал, что Гуннар прижил с кем-то ребёнка?

Здесь так тихо… Он должен был быть сейчас в другом месте, но не мог вспомнить, где… Тик-так, тик-так… Топор… Это было вчера. Это было вчера.

…Время шло. Энок так и сидел на месте.

Ему было так жарко, словно в нём сидела раскалённая трубка. Хотелось на воздух. Но стоило Эноку выйти за дверь — там поджидал некто желавший схватить его. Он слышал их. Они говорили; они шипели от злости. Никуда не ходи, никуда не ходи!

Но что за два серых человечка вошли сюда? Чего они хотят? Ходят, шаркают и шуршат такими тихими, осторожными кошачьими шагами. И прямо к нему. Всё ближе… ближе… Шуршащие и серые. И так пристально глядят на него. Узнали?.. Такие пустые, испуганные глаза. Один забрался на скамью. Прямо в угол, над тем местом, где сидел Энок. Невыносимо было, как он глазел и пялился оттуда. Глазел и пялился; замышлял недоброе. Жуткие глаза; холодные, испуганные. О чём он думал? — они как будто узнали Энока…

Здесь неспокойно. Тихо, осторожно Энок поднялся со скамьи. Прокрался вдоль стола; шаг за шагом, к двери. Они не отставали от него; следовали за ним по пятам, но шарахались прочь, когда он сурово смотрел на них. Тсс! Энок тихонько приоткрыл дверь. Вышел, затворил.