Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

— Пойдем на террасу, — сказала Кристина.

— Лучше пойдем в вестибюль.

— Но там неудобно.

— Зато ближе к улице.

— Если хочешь, можешь идти.

— Как раз это я и пытаюсь сделать.

Они пересекли зал. Даскаль раздвинул портьеры, отступил, пропуская Кристину, и следом за ней прошел под тяжелыми складками бархата.

— И помни, — сказал Даскаль, — помни, что Орула сводит с ума, а Ойя карает, поражая чувственность. Не поддавайся им.

Они подошли к дверям.

— Это единственная кара, которой ты бы им не простил, Луис.

— А они не нуждаются в прощении. Они боги, и они всемогущи, — крикнул Даскаль, уже сбегая по ступенькам. Он пересек гранитную дорожку, отломил на ходу ветку жасмина и оборвал с нее все листья, ожидая швейцара. Тяжелая решетчатая калитка, скрипя петлями, отворилась, и Даскаль зашагал прочь под тополями Ведадо.

Теперь, когда повсюду царила смута, самое время было отправляться путешествовать. Лола настаивала на Париже, но Каетано хотелось вернуться в Испанию и побывать в селении Эскеррол, где он родился.

Вся Куба бурлила. Однажды за завтраком в Яхт-клубе Сеспедес [57] * Се́спедес М. Карлос де — кубинский буржуазный политический деятель, временный президент Кубы в период с 13 августа по 4 сентября 1933 г. доверительно сообщил ему, что дни главного сочтены. А Феррара [58] * Феррара Орестес — кубинский дипломат и политик, государственный секретарь в правительство Мачадо. утверждал противное. На самом же деле никто не знал, как закончится президентство генерала Мачадо.

В Нью-Йорке они сели на «Мавританию». В Гавре пересели на парижский экспресс; Париж видели мельком, в окно такси по дороге с Северного вокзала к вокзалу Аустерлиц, где должны были сесть на скорый поезд до Мадрида.

В Эскерроле в его честь устроили целое празднество, и он принимал почести, как и подобало испанцу, разбогатевшему в Америке. В последний вечер танцевали под волынку, при свете фейерверков и выпили тридцать бочек вина, за которые заплатил Каетано. Веселились бурно, и Лола настояла на том, чтобы, прежде чем отправляться в Париж и Лондон, поехать отдохнуть на Французскую Ривьеру.

В баре «Карлтон» в Каннах Бебито Суарес весь вечер рассказывал сплетни супругам Кесада, Санчес и Сарриа. Куррука Санчес то и дело перебивала его, чтобы вставить какую-нибудь подробность, которую Бебито упустил. Каетано скучал.

Люди медленно гуляли у самого моря под пальмами, по Ла Круазетт. Какой-то франт в синем пиджаке и белых брюках раскланялся с ними, обернувшись в сторону террасы «Карлтона». Под руку он вел элегантную женщину в легком платье и в шляпе с широкими, чуть опущенными на лоб полями.

Сосед по столику читал «Пари суар»; на первой странице газеты была помещена фотография лорда Бадена Ноуэлла в костюме бойскаута и заголовок: «Муссолини начинает переговоры с Кэ д’Орсе».

— Я отойду на минутку, — сказал Каетано.

— Да он с ума сошел, хочет оставить нас! — воскликнул Бебито.

— Бросьте, Каетано, — сказал Пепе Кесада, — сюда приезжают не работать.

Каетано поймал умоляющий взгляд Лолы. И вспомнил, что к будущему урожаю ему придется просить ссуду в испанском банке, который возглавляет отец Бебито. Он внял требованию Пепе Кесады (который был не кто иной, как генерал Кесада, владелец сентрали «Ла Далиа», расположенной по соседству с «Курухеем») и отказался от мысли уйти.

Бебито рассказал две свежие гаванские сплетни.

Матиас Асеведо, хозяин табачной фабрики «Ла Инесита», был суровым астурийцем, и никто не слышал, чтобы у него были женщины, кроме собственной жены. Открыв контору на улице Обиспо, он завел элегантный кабинет с секретаршей, которая писала письма по-английски; секретарша была смуглая, с красивыми ногами, хотя и чуть широковата в бедрах. Матиасу стало известно, что Карлитос Андраде живет с его секретаршей.

— Вы ведь знаете, какой он, этот Андраде, — добавил Бебито с улыбочкой.

Матиас рот разинул от удивления. Он вызвал Карлитоса Андраде и в присутствии секретарши сказал ему: «Кто-то здесь лишний — или вы, или я». Карлитос скромненько удалился, а Матиас сам стал жить с девушкой, покупал ей драгоценности, снял дом. Это было его первое любовное приключение. Ему было шестьдесят, а год спустя любовные переживания его доконали.

— Как интересно! — сказала Куррука Санчес. — Он поступил точь-в-точь как обманутый муж, хотя на деле им не был.

— Вот именно, — сказал Бебито.

Вторая история была об Андресито Медеросе, известном развратнике.

— Не люблю я разговоров на эти темы, — сказал Пепе Кесада.

…Кто-то предложил сыграть в бридж. Каетано снова стал прощаться, и на этот раз ему дали уйти. Лола сказала, что пойдет следом.

Сквозь жалюзи из своей комнаты Каетано смотрел на Ла Круазетт. Люди в купальных трусах до колен плескались и играли в волнах. Солнце было не таким жарким, как на Кубе.

Каетано смотрел на Ла-Круазетт, сидя за столом, заваленным бумагами. Он вскрыл письма, которые переслали ему из гаванских контор. Вести были дурные: на Кубе начиналась депрессия. До сих пор его она особенно не затронула: Каетано всегда вкладывал капитал сразу в несколько банков.

У Каетано Сарриа был особый нюх на бедствия, он чувствовал их издалека. Деловой спад двадцать девятого года не принес ему большого ущерба, потому что его деньги лежали в иностранных банках — в Канаде и в лондонском Сити: он никогда не доверялся крошечным кубинским банкам, которые появились в годы Тучных Коров. После кризиса рынок медленно, но верно восстанавливался. Невероятно, чтобы паника могла повториться.

В одном из писем ему сообщали, что в соответствии с его наказом приобретены одиннадцать акций железнодорожных объединенных компаний по тысяче фунтов стерлингов за акцию на деньги, взятые со специального счета; а также сто десять акций компании «Энекенера Юмури», пять акций сельскохозяйственной компании «Хурагуа» по пятьдесят песо каждая; триста тридцать восемь акций «Атлантик шугар компани» и десять акций ценой до тысячи песо «Рамона шугар компани».

Взяв бумагу и ручку, Каетано сел писать ответ на письмо, полученное накануне из Лондона от полковника Анхеля Серверы.

«Дорогой Анхель! Отвечаю на твое письмо от 7 июля. Рад поздравить тебя с рождением племянницы. Что касается Рузвельта, то меня все это беспокоит не меньше, чем тебя. Жду, как это скажется на сахаре. Куба зависит от Соединенных Штатов не только экономически, но и политически, и не знаю, до каких пор успехам кубинской сахарной промышленности будут препятствовать экономические и социальные законы, которые изобретает Рузвельт для своей страны и которые почти тут же отражаются на кубинских делах. Ты знаешь, я не верю в социал-демократию как политическую систему не потому, что она несправедлива, а потому, что экстремисты во всем мире видят в ней лишь средство достичь власти. Я не сомневаюсь, что Рузвельт победит, и каждый раз при мысли об этом трепещу. Но еще больше я боюсь его преемника. Четыре года быстро пробегут, и тогда к власти придет Джон Л. Льюис, а это будет ужасно. В Италии Муссолини проделывает интересные эксперименты, и, может, они как раз и окажутся выходом. Поживем — увидим. Политика России и коммунистов во всем мире по-прежнему питается ненавистью к заведенному порядку. Подобная негативистская деятельность не приведет их ни к чему, и это в какой-то степени утешает. На Кубе обстановка все еще не ясна. Если Мачадо падет, то ветер подует слева, но, я думаю, это продлится недолго. В первых числах сентября я приеду в Лондон; дай мне знать, будешь ли ты еще там. Поцелуй Челу и девочек. Лола тоже целует вас всех.