Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Работа в газете оказалась гораздо приятнее, чем он предполагал. Панчете Росалес бывал раз в неделю и, поговорив час с Дуарте, уходил. Густаво Дуарте появлялся в редакции около десяти утра и сидел там до часу. К обеду он почти всегда приурочивал свидание политического или делового характера. Возвращался он около четырех и работал до восьми. Бывало, что он заглядывал еще около десяти или в полночь, чтобы просмотреть верстку. Дуарте признавал только два вида деловых связей: политические и рекламные. У себя в кабинете он держал два диплома: один от Ассоциации промышленников и другой от Кубинской рекламной ассоциации — и еще портрет Панчете Росалеса. Дуарте состоял членом Билтмор-клуба, где и проводил воскресные дни. «Дела, — любил повторять он, — делаются нынче за гольфом или на яхте». И еще он часто говорил: «Для того чтобы делать деньги, гораздо важнее иметь здоровую печень, чем математический ум». Дуарте считал, будто Даскаль мечтает о том, чтобы имя его упоминалось в светской хронике, мечтает об обеспеченной жизни и общественном положении. Отношения между ними походили на отношения учителя и ученика. Даскаль не пытался разуверить Дуарте: тот все равно никогда бы его не понял.

Даскаль вскрыл несколько конвертов и начал читать скучные письма. В семь часов Дуарте позвонил сказать, что не вернется, так как приглашен сегодня на ужин. Даскаль воспользовался случаем, чтобы уйти. С вежливым равнодушием попрощался с Кармен и, как сообщник, улыбнулся Дорите, которая, глядя в маленькое зеркальце, подкрашивала брови.

Квартира Брачо Санчеса на Ведадо была маленькой и претенциозной. Брачо заполнил ее вьющимися растениями, потому что «они нудные и назойливые». Да и сам Брачо был назойливым и нудным.

Даскаль посетил одну из его выставок, и в холстах, чересчур насыщенных краской, которая, видно, накладывалась шпателем, он узнал Пикассо; не мог только понять, какому из его периодов подражал Брачо.

Когда Даскаль вошел, маленький зал был полон народу и все говорили разом. Кто-то дал ему стакан рому. Даскаль подошел к группе людей, которые спорили насчет журнала «Раисес». Те, кто там печатался, защищали журнал, а те, кого не печатали, ругали его. На самом же деле все мечтали напечататься в «Раисес». Брачо вместе с другими художниками и группой «избранных» писателей собирался издавать новый журнал. Сейчас он — толстый и грубый — излагал свои планы, окруженный кучкой людей, тесно сбившихся у балкона. «Главное — иметь хоть что-то за душой и самовыражаться; без всяких идеологий и «измов»; пусть каждый делает, что хочет». Поэт Эрмудес оказался скептиком: «Начнем с того, что журнал все равно читать не станут, да и мы сами не будем его читать». Брачо отпарировал: «Маловерам в моем журнале не место! А вера способна горы сдвинуть».

Даскаль пошел на кухню. Прислонившись к раковине, Карлос Сарриа слушал, как два композитора разговаривали об Эрике Сати. Как раз недавно Карлос говорил Даскалю, что собирается учиться играть на гитаре. Даскаль поздоровался с ним издали, но добраться до него не смог. Разговоры в прокуренной комнате мешались в неясный разноголосый гул: «Дадаизм-муссолини-маринетти-гегель-антонио-гитерас-диалектический-материализм-ритмы-евреи-в-германии-томас-мор-на-французскую-ривьеру-смерть-титико-льяноса-выборы-аграмонте-учредительное-собрание-шостакович-сафра-жан-поль-сартр…»

Даскаль услышал, как поэт Эрмудес говорил: «На днях мне рассказали случай, очень характерный для отношения общества к творчеству как таковому. Один художник рисовал в Центральном парке, к нему подошел молодой парень и спросил, что он делает. Художник ответил, что он ловит конкретные проявления жизни и в меру своего субъективного восприятия материально воплощает их посредством линий, объемов и плоскостей. А парень отвечает: «Да, да, знаю я вас, подонков». Кое-кто засмеялся, но остальные невесело молчали.

Поставили пластинку: сначала «Мама Инес», потом дансон, а за ним «Жемчуг твоих уст». Шум стоял невыносимый. Даскаль уже было направился к двери, как вдруг увидел входившую Марию дель Кармен Седрон. Она была очень привлекательна в этот вечер в своем красном платье, простом и облегающем, а ее черные волосы от красного платья казались еще чернее.

— Тут невозможно оставаться, — прокричал Даскаль.

— Но я пришла именно сюда, — ответила Мария дель Кармен.

— Ты же видишь, что тут творится. Пойдем посидим где-нибудь поблизости.

Они вышли из квартиры и сели у самых дверей прямо на ступеньку парадной лестницы. Здесь, на ступеньках, они слушали гам и музыку и принимали участие в общем веселье, только оно их не оглушало.

— Ты не был вчера на пикнике, — сказала Мария дель Кармен.

— Я не мог — работал.

— А по телефону ты сказал, что не занят и придешь.

— А потом вот вышло, что не смог…

— Ты ведь с комплексами, потому, видно, и не пришел.

Даскаль почувствовал, как воля его куда-то стремительно уходит, и понял, что вот-вот готов будет полностью, безраздельно, всем существом отдаться этому насмешливо-благосклонному взгляду. Огромного труда ему стоило не выдать себя. Он притворился, будто не слышит.

— Я же говорил Лбе, что обедал в обществе твоего отца, — сказал Даскаль.

— Говорил. А я почему-то не сказала, что потрясена твоей важностью.

Удар был прямым, сильным и болезненным.

— Хочешь надо мной посмеяться? Там, у Брачо, довольно найдется таких охотников, — сказал Даскаль.

— Я не думала смеяться, я только хотела, чтобы ты не сидел так, словно аршин проглотил.

— Я?

— Вот именно, ты. Точь-в-точь как в тот день, когда ты рассказывал о монахе.

— А! Ты запомнила тот день?

— Запомнила.

— И решила своими глазами увидеть рай?

— Иначе зачем же я здесь?

— Для меня он вовсе не здесь.

— А где же?

— Это очень сложно. Я и сам еще хорошенько не знаю.

— Так поищи.

— Этим я и занимаюсь.

— И не принимай все близко к сердцу.

— Вот это уже труднее. Но именно это и поддерживает во мне жизнь. Пусть тяжело, зато я чувствую, что живу.

— Почему ты не ходишь в Яхт-клуб? Мы могли бы иногда там поболтать.

Густая и теплая волна ударила в грудь, прокатилась по животу, по ногам: тихая нежность захлестнула его. Необходимо было ее побороть.

— Это выше моих сил.

— Вот видишь? Опять комплексы.

— А почему ты не учишься играть на гитаре, как Карлос?

— Зачем?

— Чтобы дать выход снобизму, интеллектуальному дилетантству. И меня бы тогда оставила в покое.

Мария дель Кармен засмеялась, показав зубы, безупречно выровненные за две тысячи песо в стоматологической клинике Хикеля. Она знала и уже не раз убеждалась, что эта ее манера смеяться убийственно привлекательна. Даскаль был сражен. Он лихорадочно искал выхода.