Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Долгих шестьдесят минут он попеременно смотрел то на солнце, никак не желавшее убираться за крыши домов, то на свои часы и страстно ненавидел эти последние солнечные лучи. Лучи, которые все еще продолжали светить. Он нетерпеливо жаждал всепоглощающей темноты, но она никак не наступала.

У Роландо, как у ребенка, ожидающего мать, волнение теснило грудь, сжимало сердце, мешая дышать. Его винтовка!

Были минуты, когда им овладевал страх. Рот пересыхал, наполнялся горечью, дрожали ноги, хотелось не идти, а ползти по земле, прошибал холодный пот. Он видел себя лежащим на асфальте, рядом — выпавший из рук кольт, грудь пробита пулями. А вокруг красная гирлянда из крови…

— К черту! Будь что будет! — руганью стряхивал он оцепенение. И с удивлением замечал, что становилось легче. И вдруг как-то неожиданно успокоился.

Ракель. Это от нее шла теплая, мягкая нежность и железная твердость. Ее близость внушала ему уверенность и мужество. Как случилось, что эта хрупкая девушка вдохнула в него такую силу? Он вспомнил свой вопрос: «Хочешь вступить в Движение двадцать шестого?» — и ее уверенный ответ: «Да». Тогда он тоже ощутил прилив новых сил. Рядом с ней он не знал страха. А когда ее не было, он вспоминал о ней, и они вновь были вместе. Сейчас Ракель была рядом. Энергичная и мягкая, стойкая и нежная.

Он с досадой посматривал на уходившее солнце. Застряв на вершинах гор, оно неподвижно следило за ним пристальным огненным оком. Может быть, солнце так и останется там, над горами? Нет. Оно должно уйти. Ночь столкнет его за хребет, придет темнота.

Он вспомнил о Хуане и Софии. Бедные старики!

Обыск, должно быть, здорово их напугал. Он, правда, не говорил об этом с Ракелью, и она ему ничего не сказала. Они вообще почти никогда не говорили о своих родителях. София знала, что они фиделисты, а Хуан не знал или делал вид, что не знает. Но оба, без всякого сомнения, не догадывались, что именно он, Роландо, вовлек девушку в революционную борьбу. Однако теперь, после обыска, Хуан может догадаться. Что ж, покричит немного на Ракель, и все… Если она позволит. А вдруг отошлет Ракель в Гавану? Когда они виделись, у нее было печальное лицо. Вдруг сегодня же ночью посадит ее на самолет? Нет. Надо еще достать денег на поездку, на это уйдет два-три дня, а потом будет поздно. Они с Ракелью будут уже далеко, в горах. Сражаться против Батисты.

Наконец солнце зашло, но его лучи еще цеплялись за облака, настойчиво устремляясь к Сантьяго. Однако сумерки уже нависали над опустевшими улицами. Все окуталось мутно-серой вуалью. Ночь готовилась к решающему штурму.

Пистолет жег тело. Ожидание истомило Роландо. Ему начинало казаться, что он уже не сможет взять себя в руки. Наверное, пора… Нет, надо подождать еще несколько минут.

Он ускорил шаги. Лицо свело, мускулы невольно напряглись, как у зверя перед прыжком. Какая-то странная сила, не поддающаяся сознанию, двигала им. Ночь упала на город.

Он вышел на «свою» улицу и был в двух кварталах от цели. Там, на противоположной стороне, меж двух мрачных домов поднималась стена пожарной команды. Он в тридцати шагах, у соседнего дома. Теперь видна внутренняя часть гаража. В скудно освещенном, полутемном помещении вырисовывались красные машины с золотистыми колоколами. На машинах, свернувшись, спали змеи-шланги. Он перешел улицу.

Дай бог, чтобы никто не заметил его волнения, чтобы со стороны он казался случайным прохожим. Полицейский сидит на табурете у ворот. Его склоненного лица не видно, только копчик сигары красным огоньком тлеет в темноте. Винтовка лежит на коленях, правая рука на винтовке, рядом с курком. Его винтовка! И наверняка хорошая!

Надо прикинуться простачком. Состроить идиотскую рожу. Но лицо словно окаменело. Наверное, оно сейчас злое, как у собаки. До полицейского два метра. Метр.

Полицейский тревожно встрепенулся. Красный кончик сигары дернулся вверх. Поздно. Роландо уже выхватил пистолет. Указательный палец лег на курок. В руке — вся твердость правоты.

— Не шевелиться! Тихо!

Глаза полицейского широко раскрылись, зубы сжали сигару, винтовка дрогнула. Роландо выстрелил ему прямо в сердце, упершись дулом в грудь. Полицейский покачнулся. Сигара выпала изо рта, скатилась на колени под винтовку. Как медленно тянется время! Роландо услышал крики, топот ног во дворе казармы. Схватив винтовку левой рукой, он побежал, волоча приклад по тротуару. В правой был судорожно зажат кольт. Завернул за угол. Асфальтированная улица шла под уклон, тело само устремилось вперед, ноги едва успевали за ним. Он уже не сознавал, что происходит. Им владела лишь одна мысль: бежать!

Роландо едва не столкнулся с человеком, высунувшимся из двери.

— Боже мой!

Женский голос. Слова ударили в лоб, словно камнем. И тут же за спиной стукнула с силой захлопнувшаяся дверь. Надо посмотреть, нет ли погони. Но обернуться на бегу — значит упасть. Ничего не было слышно. Только стук его башмаков и скрежет приклада по асфальту. Дышать становится все труднее. Правая рука повисла плетью, пистолет бьет по ноге.

Квартал кончился. Теперь надо повернуть налево. Через несколько метров будет пекарня, там он спрячется. Винтовка его!

Но тут он налетел на какого-то прохожего, и тот крикнул:

— Эй, парень!

Кровь разом ударила в голову. Плечи поникли. Все кончено!

— Постой, парень!

Знакомый голос. Роландо снова почувствовал себя победителем. Поднял глаза и облегченно вздохнул.

Темный костюм, едва различимое в полутьме черное лицо — перед ним стоял негр-коммунист.

Кико надел белый костюм из грубой хлопчатобумажной ткани. Накрахмаленный пиджак не сходился на животе, и жесткие борта торчали, словно фанерные. В таком панцире он влез в автобус. На улицах зажглись фонари, и Кико понял, что уже больше семи. Портной взглянул в темное небо за окнами и увидел лишь несколько сиротливых звезд. По спине пробежал холодок. Он тихо пожаловался:

— Собачья жизнь…

Сидящий рядом пассажир полюбопытствовал:

— Вы мне?

Кико натянутой улыбкой постарался скрыть смущение:

— Нет, — ответил он как можно вежливее. — Нет, сеньор. Я в таком состоянии, что говорю сам с собой. Мы скоро все с ума сойдем…

Он рассмотрел соседа: здоровенный мулат в кремовых брюках, зеленой рубашке и синем кепи бейсболиста.

— Вы правы, наша жизнь невыносима. — Сосед говорил слишком громко. — В самом деле можно с ума сойти. До каких пор это будет продолжаться…

Лицо мулата вдруг показалось Кико похожим на морду овчарки-ищейки.

— Послушайте… — Кико заикался от испуга. — Я… я не жаловался на положение в стране…

Нагнувшись так, что почти касался губами уха портного, сосед шепнул тихо, но с явным осуждением: