Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Девушка продолжала:

— Да, я фиделистка. А фиделисты — твоя совесть, папа!

— Моя совесть… — задумчиво повторил он.

— Твоя и тебе подобных. Мы как бы внутри вас, но вы боитесь признаться в этом даже себе. Мы делаем то, что делали бы и вы, если бы не были парализованы страхом. Мы делаем то, что хотели бы делать вы, но не делаете из-за страха перед Батистой.

Мать, безмолвно горбившаяся на краю кровати, вдруг вскочила и стремительно бросилась к дочери, схватила ее за плечи. Растрепанные седые волосы, бледное от переживаний лицо и сверкающие отчаянием глаза делали Софию похожей на колдунью.

— Довольно же, Ракель! — закричала она. — Довольно!

Девушка изумленно взглянула на мать, всегда такую кроткую, и вдруг почувствовала себя очень одинокой.

— Как ты смеешь так разговаривать с отцом? — наступала на нее София.

Все трое стояли посередине комнаты, взволнованные, смущенные, ошеломленные происходящим. Мать не отводила глаз от лица дочери, отец уставился себе под ноги на разбросанные по полу вещи. Девушка смотрела на родителей печально и устало, с некоторым сожалением.

— Не знаю, — задумчиво и покорно сказала она, утратив вдруг весь свой пыл, — не знаю, может быть, я говорила так, потому что… Потому что хотела показать вам, что я… что я — это я…

Отец в изумлении смотрел на нее.

— Как ты сказала? — спросил он.

— Я вас очень люблю и буду любить всегда… — Голос девушки дрогнул, и, не выдержав страшного напряжения, она разрыдалась.

— Девочка моя! — мать с нежностью раскрыла ей объятия, но Ракель отстранилась, утирая слезы ладонью.

Хуан медленно раскурил сигару, казалось, он вновь овладел собой. Потом опустился в кресло и взглянул на дочь. Он успокоился, руки его уже не дрожали.

— Все это, конечно, справедливо, что ты говоришь, — начал он, попыхивая дымом. — Весьма справедливо. Я даже согласен с тем, что ты говорила обо мне и о моем страхе. Я действительно спасал свою шкуру, а оправдывался перед собой тем, что будто бы спасаю вас. Я действительно боялся. И сейчас боюсь.

Мать и дочь, стоя рядом, внимательно смотрели на него.

— Бороться, умирать, — продолжал Хуан, — все это очень хорошо, но за кого? И ради кого?

Девушка хотела что-то сказать, но мать остановила ее, приложив палец к губам. Хуан не видел этого, поглощенный созерцанием расползающихся колец дыма.

— Ради кого бороться и гибнуть? Кубу не излечат даже самые мудрые врачи. Она обречена. На ней все прогнило. Политики думают лишь о том, чтобы набить карман, страна их не интересует. И все хотят быть политиками! — Он посмотрел на дочь. — Ты же знаешь, что случилось с Грау… Впрочем, об этом все знают. А что касается Прио, его история тебе тоже хорошо известна, ты уже большая была.

Ракель села рядом с отцом.

— И тогда надо было бороться, — сказала она тихо, но твердо.

— Чибас так и поступил… И застрелился. Пустое это дело, — досадливо поморщился Хуан. — Кубинец развращен, он только и думает о том, как бы разбогатеть. Никто не хочет рисковать ради других, каждый думает о себе. Вот тебе пример…

Он широким жестом обвел комнату. Ракель непонимающе смотрела на него:

— Какой пример? О чем ты?

— Я имею в виду обыск. Здесь ведь были солдаты. Они наверняка приехали вооруженные, на полицейской машине, орали, как обычно, топали. Словом, шуму было достаточно, не так ли?

— Да, — подтвердила мать. В напряженном взгляде девушки читалось недоумение.

— Все соседи поняли, что у нас обыск. Во всяком случае, кое-кто из них не преминул с самым невинным видом подойти к нашему дому, посмотреть, в чем дело. Так ведь? — спросил он у дочери.

Когда она утвердительно кивнула, он встал, прошелся по комнате и, остановившись против Ракели, с усмешкой посмотрел на нее. В его глазах светилось торжество.

— Ну вот, — сказал он, как бы подводя итог. — А кто из соседей побеспокоился о нас? Ну? Наша судьба их нисколько не волнует. Раз это происходит не с ними, других хоть гром порази!

Улыбнувшись, девушка облегченно вздохнула.

— Но, папа… — начала она.

— Постой, — перебил отец. — Нас могли убить, и никто не пришел бы на похороны. Сейчас это опасно. Хотя раньше они толпой валили на кладбище, как на праздник. Еще и машины брали, чтобы прокатиться с удобством. А сейчас… Скомпрометировать себя? Упаси бог! Никто не рискнет своей шкурой ради других. Так что же, бороться за этих людей?

Победоносно выпрямившись, он взмахнул рукой, как бы подводя черту, но дочь перебила его:

— А зачем им себя компрометировать? Какая от этого польза?

— Вот именно! Какая польза… Теперь все ищут пользы только для своего кармана. Ты правильно сказала.

— Но никому не хочется зря рисковать жизнью. Посещение нашего дома сразу после ухода Каньисареса лишь навлекло бы подозрения. А лучше от этого никому не стало бы. Жизнью не бросаются только ради того, чтобы соблюсти вежливость.

— Никого не трогает чужое несчастье. Никого, — горячо настаивал отец.

— Ты так думаешь? Подожди минутку…

Ракель быстро вышла из комнаты. Он недоуменно глядел ей вслед.

— Почему она сейчас вдруг сказала, что любит нас? — в раздумье спросила София. — Почему, когда шел такой разговор? Тебе не кажется это странным? Она никогда не любила нежностей, и вдруг ни с того ни с сего…

Сигара Хуана погасла, но, не замечая этого, он продолжал смотреть на дверь. Потом рассеянно сказал:

— Просто стало стыдно за то, что она нам наговорила. Вот и покаялась. Детские выходки. Мы должны отправить ее к твоей сестре в Гавану, подальше от здешней заварухи.

— Это не детские выходки, Хуан. Ракель что-то замышляет. И это серьезно. — В голосе матери звучала уверенность. — Она на что-то решилась, не знаю, на что именно, но решилась.

— А я говорю тебе, что это просто детские фантазии. Как и ее фиделизм. Ни на что серьезное она не способна. Как будто я ее не знаю! — гордо сказал он. — Ты просто помешалась.

София хотела возразить, но не успела: вошла Ракель, обеими руками прижимая к груди какой-то пакет.

— Значит, ты считаешь, никто о нас не побеспокоился? — сказала она, подходя к Хуану. — Нехорошо огульно чернить всех, папа.

Отец и мать с любопытством смотрели на сверток, который она положила на постель.

— Это мне дала Качита, когда я возвращалась домой. Она сказала, что сегодня мы вряд ли будем готовить. Понимаешь, она думала о нас, когда ходила в лавку. А Качита ведь совсем не богата, если разобраться.

Девушка бережно развернула сверток. На бумаге лежали три бутерброда с ветчиной, три с сыром, столько же булочек и три бутылки пива.

Роландо Синтра уже больше часа бесцельно бродил по улицам. Когда стемнело, направился к улице Корона. Он заранее наметил ее и сейчас шел туда, истомленный тягостным ожиданием.