Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Из комнаты он вышел быстро, опустив голову, словно избегая посторонних взглядов. Но у столовой столкнулся с матерью.

— Приходи пораньше, — сказала она.

— Хорошо, — не поднимая головы, ответил Карлос.

И осторожно прикрыл за собой наружную дверь, что не очень вязалось с его торопливостью.

С бомбой за поясом Карлос уже целый час бродил по безлюдным улицам Сантьяго. На одном пустыре его чуть не обнаружила полицейская машина, и он ничком бросился в кусты. Его присутствие здесь показалось бы полицейским весьма подозрительным. Хорошо, он вовремя заметил машину.

Потом он решил взорвать бомбу в другом месте, но дома вокруг были деревянные, и юноша испугался, что могут быть жертвы. Сел в автобус. Карлос оказался единственным пассажиром, и усталые водитель с кондукторшей недоуменно разглядывали странного парня. Когда он брал билет, рука девушки дрожала. А водитель поминутно вытирал лицо платком.

Юноша понимал, что ведет себя очень неосторожно, но ничего не мог поделать. Едва он собирался приступить, в его ушах раздавалось восклицание старого профессора: «Убийство!» А что, если кто-нибудь погибнет от его бомбы? Он уже не первый раз готовил взрыв, но раньше всегда был уверен, что место выбрано правильно и никто не пострадает. Сейчас все места казались ему неподходящими. В таком состоянии продолжать было опасно. Он бестолково мечется по пустым улицам Сантьяго, а ведь в любой момент может появиться пара полицейских или патрульная машина. А там обыск… и бомба…

Разумеется, все люди смертны. Но попасть в лапы батистовских псов… Перенести их пытки… Тот, кто умирает своей смертью, в одночасье, не выдает товарищей, умолкая навсегда. Но боль, которую тщательно дозируют изощренные палачи, превращает в ничтожество честного человека.

А если профессор Контрерас ошибается? Если он не снесет пыток… Были ведь такие случаи. Некоторые даже становились пособниками режима. Не выдерживали. Но скольких смертей и скольких страданий стоит такая минутная слабость.

Он понимал, что ведет себя глупо, безумно, продолжая бродить с бомбой по городу и все не находя нужного места. Его не оставляла страшная мысль о возможных жертвах. Воображение рисовало изуродованные детские тела, и он в ужасе содрогался. Но надо же где-то оставить эту бомбу…

В условиях жестокого террора, постоянной слежки и опасности взрыв очень важен. Он покажет людям, что борьба продолжается, что кто-то борется против режима грабежей, убийств, беззакония и насилий. Взрыв должен стать взрывом протеста притесненных и угнетаемых. Солдаты поймут, что они бессильны против революционеров. Взрывы бомб к тому же подрывают экономику страны.

А вот если бы она совсем развалилась, подорванная алчностью Батисты, не устояла бы и диктатура. Правда, от нищеты в первую очередь пострадал бы народ, но что поделаешь? Сейчас война, а война не знает пощады. Идет борьба за освобождение народа, и, пока она длится, народ, ради которого приносится столько жертв, должен терпеть ее суровость. Придет мир, и вместе с ним уважение к человеческой личности. Это будет уже новая Куба, Куба без убийств и бомб, где станут править не воры и убийцы, а те, кто думает прежде всего об интересах простых людей — крестьян, рабочих, студентов. Но еще идет война, и сейчас ему надо взорвать бомбу. Бомбу… Сама справедливость требовала этого взрыва. Требовали убитые, замученные, узники тюрем, пропавшие без вести. А он не решается ее взорвать! Что с ним происходит? Прямо нервная барышня. Так революция не делается. Столько времени бродить по Сантьяго с бомбой! Какая глупость! Он играет со смертью.

Вот он уже на Троче, недалеко от санатория. Кругом ни души, как в пустыне. Далеко внизу ненужно мигает светофор. Красный, зеленый.

«Здесь», — сказал он себе.

И уже взялся за бомбу, но замер в нерешительности: рядом санаторий, больные. Нет, здесь тоже нельзя. Теперь он больше не волновался. Он найдет место. Да, вон там. Надо только спуститься вниз, к морю. Он осторожно крался в тишине, как охотник в джунглях. Издалека наметил эту площадь — широкую, пустынную, едва освещенную одиноким фонарем на углу. Остальные фонари были погашены.

«Здесь!»

Теперь все правильно. Сошел на мостовую. Еще немного пройти… Но почему так бьется сердце? Он нащупал бомбу под пиджаком.

— Вы куда?

Он резко обернулся. Совсем близко зеленое пятно полицейской машины.

— Попался… — слетело с его губ невольно. — Конец…

Вдруг все вокруг осветилось голубоватым светом, и ему показалось, что этот свет излучает он сам. Из машины, наведя на него автомат, вылезал полицейский. Хриплый голос снова спросил:

— Куда вы идете?

Он машинально ответил:

— Домой…

Раздался взрыв пьяного смеха. Внутри машины кто-то провизжал, подражая женскому голосу:

— Ох! Домой!

— Он идет домой! Какой славный мальчик!

— Иди садись с нами. Подвезем.

Он молчал, охваченный отвращением.

Из машины вылез еще один в форме. Он приближался, растопырив руки, желтая рубаха была расстегнута на толстом животе бочонком. Обдав юношу винным перегаром, полицейский начал обыск.

— Браво! Смотрите!

Как трофеем взмахнув бомбой, он показал ее тем, кто был в машине. В свете фар бомба засеребрилась. Солдат с автоматом, размахнувшись, ударил Карлоса по щеке. Юноша качнулся, но устоял.

Из машины вылез маленький седой сержант. Глаза, бешеные от злобы, фуражка сбилась на затылок. Низко отведя руку со сжатым кулаком, он точно камнем нанес Карлосу удар в челюсть. Соленая кровь залила рот.

— Откуда у тебя это?

Карлос молчал, стоя между ними. Они вызывали лишь отвращение. Сержант крепко схватил его за руку.

— Заговоришь! — убежденно и угрожающе заверил он. — Еще как заговоришь!

Сидевший за рулем человек в синей форме высунулся из машины.

— А может, сержант, не стоит с ним время терять на разговоры? — крикнул он.

— Может быть… — протянул сержант. Но передумал: — Наденьте ему наручники — и в машину!

Металл наручников больно врезался в запястья.

Карлоса втолкнули на заднее сиденье, между толстяком и солдатом, который держал автомат. Сержант сел рядом с шофером в синей форме. Дверцы захлопнулись, урчание мотора перешло в рев, и машина свернула в переулок. Опустив скованные руки между колен, юноша сжался, стараясь не касаться людей в желтой форме.

Удивительно, голова была ясной, страх пропал. Но больше всего его поражала необычайная ясность чувств. Он все видел, слышал и ощущал с небывалой остротой: резкий запах спирта, перебивавший запах бензина, соленый вкус крови во рту, мурашки на теле, когда касался желтых рубашек. И в то же время ему казалось, что все это происходит не с ним, что он словно зритель в театре, не он вовсе угодил в руки полиции, а просто из партера наблюдает за происходящим на сцене.