Тотырбек Джатиев - Мои седые кудри

— Все в сборе! — доложил радостный Умар. — Только Цицку жена в доме заперла. Но хлеб его мы везем… Еще Алимурзу не взяли с собой. Очень хотел.

— Ну и правильно! — одобрила я. — Поехали!

И заскрипели по мерзлой улице сотни колес.

Умар постарался, чтобы Диба ехала впереди всех. На второй арбе сидел он сам. Я пошла к сестренке, взяла вожжи в руки, винтовку положила на колени.

Диба заиграла на гармони, кое-кто стал подпевать. Откуда-то с хвоста обоза тоже донеслась музыка. А колеса громыхали по мерзлой земле, и казалось мне, будто все село двинулось в дорогу.

До узкого Грушевого проезда ехали спокойно. Но возле моста вдруг раздались выстрелы. Пули со свистом вжикали над головой. Лошадь захрапела и стала пятиться назад. Оборвалась песня, жалобно простонала гармонь. Я спрыгнула на землю, укрылась в ложбинке возле дороги.

Умар и Диба, ухватившись за руки, тоже бросились рядом в снег.

— Жива? — почти разом выдохнули они.

Послышались крики. Кто-то застонал. Где-то звонко, в страхе, заржала лошадь. И самой стало страшно.

— Умар, Диба, надо пробраться и посмотреть, может, кто из наших ранен? Пошли!

И мы, пригнувшись, а где и ползком стали пробираться к середине обоза.

— Вертайтесь в село! Иначе всех истребим! — донесся из-за моста незнакомый приглушенный голос.

— Трусы, негодяи! — крикнул Умар.

Выстрелы участились. Вдруг Умар схватился за руку.

«Убили!» — вздрогнула я.

Диба закричала так, будто ее саму смертельно ранили.

Я подбежала к Умару.

Он не стонал. Но из левой руки сочилась кровь. Я сорвала с головы косынку и быстро перевязала рану.

— Дай мне твою винтовку, Назират, — попросил Умар. К нам подбежало еще несколько парней.

— Чего в кучу собрались! — прикрикнул на них Умар. — Все к своим телегам! У кого оружие — идите на бандитов в обход! Их немного…

— Лошадь увели! — услышала я крик Дибы. — В сторону моста ушли!

Я невольно вскинула винтовку и выпустила всю обойму вслед бандитам. Вложила новую обойму.

Стало рассветать. Никто уже не стрелял. Огляделась я. Арба моя была опрокинута. Мешки продырявлены. Зерно рассыпано. Телега Умара тоже лежала на боку. И его лошади не было…

Умар стоял бледный. Повязка на руке пропиталась кровью и замерзла.

Диба дрожала. Наверное, больше от перенесенного страха. За Умара, бедняжка, переживала. Мы отвели его к ближайшей бричке.

— Лошадей жалко! — процедил Умар. — Но хлеб на станцию мы все равно отвезем…

— Конечно, отвезем, — согласилась я.

И тут мы увидели, как из-за моста парни выволокли какого-то человека. Тот упирался. Тогда его хлестали кнутом. Бандит!

Парни приволокли и поставили его передо мной. Глаза он уже не мог открыть, лицо распухло, шуба была изодрана, рукав оторван.

— Кто это?

— Не узнаешь, Назират? Жених, сын Тохти! Не успел удрать. С лошади упал. Тут мы его и схватили!

— Вот и карабин!

— Свяжите его! — приказала я. — Отвезем в Чека, там разберутся!

— Отпустите меня! — заканючил бандит. — Мы хотели только напугать вас, шутили…

— Значит, Умару в шутку прострелили руку? — спросила я и показала на Умара. — Лошадей в шутку угнали? Мешки с хлебом тоже в шутку кинжалами продырявили? Телеги перевернули в шутку? Не много ли шуток будет?

Умар выхватил у меня винтовку, приставил к груди бандита, закричал:

— Пристрелю, как бешеную собаку!

Я едва успела отвести дуло, как грохнул выстрел.

— Что ты делаешь! Нам нужно узнать его дружков!..

Лишь к вечеру добрались до станции. Ребята не столько огорчились нападением кулаков, сколько тем, что не увидели кино…

На другой день к нам зашел Алимурза.

— Эти бессовестные выродки хотели убить моего будущего зятя! — начал он с порога причитать. — Посметь стрелять в такого парня, как Умар! Первого на селе комсомольца!..

Он говорил еще что-то, но я уже не слушала, думала, зачем он старается, неужели хочет убедить меня, что волк стал овечкой. Наконец Алимурза как бы между прочим вытащил какую-то бумажку, сказал:

— Вы тут меня в кулаки записали, поторопились, пришлось области вашу ошибку исправлять… Обидели, конечно, меня не по-родственному, ну да ладно, на том свете сочтемся… Умара вот жалко…

— Умара оставь в покое! — оборвала я Алимурзу. — Лучше-ка отвези припрятанное зерно в Беслан и сдай подобру-поздорову…

— С ума ты сошла! — вскинулся Алимурза. — Откуда у меня зерно, да еще припрятанное? Было в доме два лишних мешочка, хотел по-людски отвезти, так ваши же комсомольцы не взяли меня с собой! Области все это известно! А куда подевали свое зерно мои сыновья и названый брат, я не знаю… Они сами по себе. Может, и спрятали куда… Ей-богу, не знаю… Я к тебе всей душой, а ты… Родную кровь, своего дядю… можно сказать, живым в могилу зарываешь… Но бог все видит и напрасные обиды не прощает! Куплю я вам хлеб, назло куплю, на свои кровные, трудовые копейки… Подавитесь вы со всей вашей советской властью!..

С этими словами Алимурза выскочил за дверь. Взыграла все-таки кровь. Кулацкая натура верх взяла.

Хлеб Алимурза, хоть и «покупной», все же отвез. И квитанцию представил в сельсовет. Только вот одного я никак не могла тогда понять — почему Алимурзу в области вычеркнули из списков кулаков. Потом-то, конечно, узнала: был среди работников обкома один подкулачник, человек с нечистой совестью, за хорошую мзду выправил Алимурзе документ. Но это все потом на чистую воду вывелось, а сперва и другие кулаки голову подняли, по проторенной дорожке в область «правду искать» подались…

Вскоре у нас стали все громче поговаривать о колхозах: бедняки — с надеждой, кулачье — со злобой. Слухи всякие распускали, небылицами всякими пугали: дескать, и одной ложкой из одного котла питаться станут, и спать под одним одеялом в колхозе будут, и еще что ни стыда, ни совести не станет у людей, кто с чьей женой захочет жить, то так и будет. И никто уже детей своих не узнает…

Приходилось ходить по домам и объяснять, правду рассказывать. Люди верили и не верили…

Умар понемногу поправлялся. Пошла проведать его. По дороге встретила Цицку, которого с того самого злополучного дня, когда кулаки напали на обоз, я еще не видела. Люди говорили: Цицка из дома не выходит, людей стыдится. Что всей правды не рассказал, кулацкого сговора не раскрыл! Умара не остерег…

— Хвала святому Хетагу, что вижу тебя во здравии, Назирка! — раскланялся со мной Цицка. — Пусть под ногами ворогов наших земля проваливается, пусть их на том свете черти на вертеле жарят…

— Но мы-то с тобой, Цицка, на этом свете пока, — мне стало жалко старого Цицку и было смешно видеть, как он распинается.

— Не кори меня, баба, — вздохнул Цицка. — Сам душу извел… Вот тут тебе Умар, племянник мой, бумагу посылает, чтобы его с отцом и матерью в колхоз записали…