Максим Макаров - Кадетство.Выбор

Рассуждая подобным образом, Илья перевернулся на бок и заметил, что Леваков тоже не спит.

— Андрюх, — позвал он шепотом. Степа тут же перестал всхлипывать.

— М-м, — раздалось рядом.

— А ты зачем вообще в Суворовское пошел? — Илья напряженно ожидал ответ.

— Токарное, думаешь, лучше? — прошеп тал Леваков. — Или кулинарный техникум?

Илья поджал губы:

— Только поэтому?

— Да нет, наверное, — задумчиво отозвался Андрей. И после недолгого молчания продолжил: — Мне форма кадетская всегда нравилась.

— Ты прям как Ксюха моя, — усмехнулся было Илья, но, вспомнив о девушке, помрачнел. Мысль о том, что она где-то там, в большом мире, и уже, может быть, забыла о нем, мучительно грызла парня, — то меньше, а то вдруг с новой силой. Он с болью представил, что сейчас какой-нибудь развязный и наверняка высоченный парень с короткими, под самый череп стриженными волосами, приобняв Ксюшу, целует ее в шею. У Ксюши удивительно нежная и красивая шея. А она краснеет и хихикает от смущения.

И еще, — не заметив, как изменилось настроение Ильи, опять заговорил Леваков, — я в интернате по ночам представлял иногда: вот поступлю в Суворовское, выйду на улицу такой важный, в форме, а все будут улыбаться и думать: «Вот суворовец идет». Не то что раньше:

«Гляньте, интернатовский», — горько добавил он про себя. И ОНА тоже его увидит. Только, конечно, не поймет, что это он. Просто остановится, посмотрит и, может, даже скажет себе: «И мой сын мог бы быть таким — вот ведь кому-то повезло». Андрей прикусил губу. Он-то ЕЕ, конечно, сразу узнает — по фотографии. Подойдет, поздоровается:

«Добрый день, кажется, вы моя мать? Как видите, у меня все замечательно. И без вас». Развернется и уйдет.

Вот об этом Леваков и мечтал в интернате.

— А мне, Андрюх, что-то здесь не очень нравится, — внезапно сказал Синицын. — Я себе Суворовское не так представлял. Ерунда какая-то.

Если б я хотел спортом целыми днями заниматься, так в физкультурное пошел бы. А прапорщики на меня и в армии орать будут. Уйду я, наверное…

Андрей аж подскочил:

— Ты чего, с дуба рухнул? Сам же говорил — отец военный, дед военный…

Синицын горько улыбнулся:

— А я, например, ментом стану. Эта профессия еще поопаснее будет Или адвокатом. Поработает годика три, и они с Ксюшей поженятся. Ну, может, не три, а подольше, чтобы на квартиру отдельную заработать.

А в армии не больно на квартиру отложишь.

Раньше-то, понятно, все по-другому было. В кадетских корпусах дворянские дети учились. И само слово «офицер» иначе звучало.

Например, офицер Армии Его Императорского Величества! Да любая девушка такого офицера не то что три года учебы — всю жизнь ждать будет!

Нет, надо уходить.

Однако, уже засыпая, Илья услышал звонкий голос Сани Григорьева из «Двух капитанов». «Бороться и искать, найти и не сдаваться», — отчетливо повторил Саня два раза.

А ночью ему приснилась Катя Татаринова. Она сидела перед керосиновой лампой в осажденном Ленинграде и печально смотрела на Синицына.

Лицо у нее было изможденное, худое. Только огромные глаза сверкали нездоровым блеском.

Вдруг она покачала головой и строго спросила Ксюшиным голосом: «Ты, Илья, скажешь наконец, почему ко мне не пришел? Почему ты меня бросил?»

Синицын и хотел ей ответить, да не смог. Его ведь Сырников в лесу одного умирать бросил. Или это был Ромашов?

Илья завертелся во сне.

Катя исчезла, а Синицын — или уже не Синицын, а Саня Григорьев? — отчаянно забарахтался в снегу, пытаясь выбраться из глубокого сугроба, в котором неожиданно оказался.

На следующий день Илья проснулся раньше обычного от противного чувства тревоги, причину которой объяснить не мог.

1.

Не успели побывавшие в увольнении кадеты вернуться в расположение взвода, как слух о субботней проверке мигом облетел всех и стал основным предметом разговора. Суворовец Петрович (с такой фамилией и прозвища не надо) растерянно открыл сумку. На кровать посыпались апельсины, конфеты, выпал пакет с домашними пирожками и еще что-то упакованное в фольгу, по силуэту напоминающее курицу.

— И что же теперь со всем этим делать? — Петрович развел руками.

Ребята переглянулись: у каждого в сумке имелся примерно такой же, заботливо упакованный запас.

Макс после того, как казарма вновь наполнилась галдежом (по которому он, к собственному удивлению, успел соскучиться), вдруг неожиданно почувствовал прилив хорошего настроения и быстро среагировал:

— Как что делать? Активно есть. Вон и Печка поможет.

Перепечко, которого суворовцы по-прежнему сторонились, насупился.

Краска ровно залила его необъятные щеки.

Остальные примолкли и только украдкой посматривали друг на друга. И тут Синицын, взяв стул, выставил его посредине казармы и громко произнес:

— А ведь Макар дело говорит. Ну-ка, счастливчики, раскошеливайтесь на хавчик. Печка, чего ты стоишь? — обернулся он к Перепечко. Тот радостно встрепенулся, — Помоги Сухому продукты выложить. Его, судя по всему, на фронт собирали.

Суворовцы расслабились и с шумом бросились устраивать стол.

Довольный Макс незаметно вышел из казармы, пробормотав под нос:

— И был у них пир на весь мир…

Уже на следующее утро кадеты убедились, что поступили накануне крайне предусмотрительно. Едва они умылись, как раздался крик дневального:

— Третий взвод, строиться!

Майор Василюк, серьезный, даже почти суровый, обстоятельно рассматривал ребят. Те смутно догадывались о причине столь пристального к ним внимания командира, но каждый, на всякий случай, припоминал, не совершил ли он за последнее врем чего-нибудь предосудительного.

— Мальчики, — начал Василюк торжественно, — Я вижу, вы так и не поняли до сих пор, что школа осталась позади, — он повысил голос: — Вы находитесь в Суворовском училище! И здесь всё, я подчеркиваю, всё происходит только по команде офицера и в соответствии с Уставом.

Слово командира, прапорщика, преподавателя — закон.

«Как на параде, — следя за майором, думал Макс, — Кричали мальчики «ура» и в воздух кепочки бросали».

Василюк тем временем продолжал:

— Особое ваше внимание я хочу обратить на внешний вид суворовца и состояние его прикроватной тумбочки.

Макс успел уловить ритмику речи командира и ни капельки не удивился, когда тот произнес следующие слова на подъеме:

— За неопрятность или наличие в тумбочках посторонних вещей вас будут наказывать. И наказывать строго. Понятно? — Василюк по очереди оглядел каждого. Удостоверился, что кадеты почти не дышат, — Теперь об увольнительных, — резко сменил он тему… — … На прошлой неделе часть суворовцев первого курса была лишена увольнительных в город. И больше всего — из нашего третьего взвода! Это при том, что все вы знаете, насколько велика опасность вылететь из училища, — Василюк оставил торжественный тон, — Перебор в двадцать человек — шутка сказать! — он поднял правую руку, как будто собирался отдать честь, и снова опустил ее, — Я не хочу, чтобы в списке на отчисление были мои суворовцы.