Георгий Гулиа - Три повести

Я кивнул утвердительно и распрощался.

Вернувшись домой, сел за стол и черкнул письмецо редактору. Письмо о том о сем. Впечатления загорающего на песке. Приветы всем и прочее.

— Написал — и вдруг почувствовал, что устал. Неужели же, думаю, от этой дюжины строк? Вероятно, слишком я перенапрягся за прошедший год, если пустяковая работа вышибает меня из колеи.

Я взял полотенце и плавки, намереваясь поваляться и поплавать. Постоял немного на пороге — может, думаю, Светлана появится. Не терпелось перекинуться с ней словечком — она как в воду канула с позавчерашнего утра. Но крыльцо было пусто. Пусто было и во дворе. Даже Шарик куда-то запропастился. Возможно, Светочка где-нибудь на задворках?

Я медленно поплелся к морю.

И первый, на кого наткнулся, — Виктор Габлиа. Он озабоченно глядел на Понт и тер платком багровый затылок. Вдруг мне сделалось весело. Виною был все тот же Виктор. Этот энергичный человек, по-моему, и в окружающих возбуждал жизнерадостность и жажду деятельности.

Он встретил меня как давнишнего знакомого…

— Привет, Лев Николаевич! — крикнул он, еще издали протягивая розовую волосатую руку. — Вы не уехали? Вы знаете, я подумал, что хорошо бы написать статью о новых находках на берегу Кодора.

Все это он прокричал, шагая мне навстречу. Я спросил, что это за находка. Вместо ответа Виктор высыпал мне на ладонь горсть мелких орехов.

— Замечательная находка!

Виктор присел на корточки и указательным пальцем стал чертить что-то на земле. Точно Пифагор в Сиракузах.

— На левом берегу Кодора обнаружено крепостное сооружение. В густых зарослях. Совершенно случайно. Что это такое? Один из элементов Великой Абхазской стены. Здесь — большой зал, вокруг — служебные помещения, а снаружи — оборонительный пояс. Вот в этом углу закопаны пять амфор. В земле. Вот тут найден склад оружия — копья и стрелы. Но самая главная находка — здесь, в этой комнатке. Это барельеф, изображающий бородача со щитом и кинжалом. Материал — местный известняк, хорошо поддающийся обработке… Писать будете? — Виктор вскинул на меня бесцветные глаза.

Я ответил, что не очень большой специалист по части археологии.

— Вы журналист, — сказал Виктор, — значит, мастер на все руки. Я к вам заскочу на машине и отвезу на место раскопок. Хорошо?

Я промычал что-то неопределенное, но мое отношение не интересовало Виктора ни с какой стороны. Главное — он сделал предложение, а остальное, по-видимому, не столь уж важно.

— А что вы здесь делаете сегодня? — спросил я.

— Как что? Продолжаем поиски.

— Диоскурии?

— Разумеется! Хотя в Сухуми уже открыт ресторан «Диоскурия», но настоящая Диоскурия все же важнее.

Я сказал ему вполне серьезно, что готов написать статью об археологических находках. Но только так: баш на баш! Взамен он пишет статью о скурчинских делах, вернее, о безобразиях… И вкратце объяснил, в чем суть.

Вы думаете, он долго ломался или раздумывал?

— Идет! — крикнул он на весь берег. — Я позову сюда моих друзей из «Апсны́ капш», и мы зададим перцу и председателю, и директору, и этому Шукуру!

— Не так громко, Виктор!

— Чепуха! Я никого не боюсь. Вот вы увидите, что мы напишем и как пойдет здесь дело. Ни слова, Лева, я все понимаю! Будет подвальная статья. Обещаю вам! А вы пишете заметку.

— Большую заметку, — поправил я.

— Все равно какую. Лишь бы слово прозвучало, как гитарная струна.

И археолог затрясся от смеха. Он, как видно, имел обыкновение хохотать над собственными остротами.

В море никого не было видно, но я предположил, что друзья Виктора — под водой. Так оно и оказалось. Виктор, в общем, был очень недоволен поисками древнего города — вернее, темпами самих поисков. Под его началом работали три группы с аквалангами: здесь, в Скурче, в Сухуми и в районе Агудзе́ры (это между Скурчей и Сухуми). Надо идти, по его словам, и вширь и вглубь. Город найдет тот, кто энергичнее, кто планомернее поведет поиски.

— Виктор, — сказал я, — а когда вы обнаружите остатки города — что же тогда?

— Как — что?

Он смерил меня взглядом с головы до ног, словно несмышленыша или чудака. И крикнул:

— Диоскурия будет обнаружена! Диоскурия! Вы понимаете, что это значит для науки?!

Я кивнул.

— Во-первых, высвободится огромное количество энергии, растрачиваемой сейчас на споры. А во-вторых, на карту будет нанесен город. Абхазская Атлантида!

— Да, это важно. Это понятно даже мне, неархеологу.

— Вы оставьте мне свой адрес, — сказал Виктор, — и я пришлю телеграмму, как только наткнемся на Диоскурию.

И он стал раздеваться, беспорядочно разбрасывая вещи. Раздевшись, глыбой плюхнулся в воду, и на секунду показалось, что море выйдет из берегов. Едва ли кит возмутил бы воду так, как это удалось Виктору. Море на миг как бы обратилось в сельтерскую воду.

Наблюдая за Виктором, я и не заметил, как возле меня оказался Валентин Глущенко. На нем были огромные зеркальные очки «против солнца».

— Кажется, не видел вас целую вечность, — сказал он, опускаясь на песок. Он основательно-таки загорел, а на плечах кожа багровела кровавой раной.

— И я соскучился по вас, — признался я. — А где Лидочка?

— Она же все делает поперек. Я — к вам, а она, значит, у машины. Что-то стряпает.

Валя поклялся, что весь остаток жизни посвятит изучению женской психологии, если только таковая в природе наличествует. По его мнению, женщины действуют рефлекторно, не пытаясь отдавать себе точный отчет. Я попытался возразить. Аргумент мой был прост: женщины отличны от мужчин — и это наше счастье, — но психология у них прелюбопытная…

— Вы холостяк? — перебил он.

— Да.

— Убежденный?

— Нет. Отчего же?

— Так вот, Лев Николаевич: Лидочка у меня вторая жена. И разрешите мне знать, какова у них психология. Возможно, я и олух. Возможно, что я тюфяк. Думайте обо мне что угодно. Я скажу так: пока не встречу настоящую женщину, не поверю в существование какой-либо доступной для исследования женской психологии.

— Вы скептик, Валя.

— Поневоле станешь скептиком.

— Может, вы не любили?

— Кого?

— Женщин.

— Этого сказать не могу. Без любви не женился бы.

— Разлюбили потом, да?

— Разумеется.

— И Лидочку разлюбили?

— Говоря откровенно, иногда начинаю ее ненавидеть. Если ненависть одна из форм любви, то я ее люблю. Невозможно уважать человека, который перечит вам во всем и считает это высшим шиком. Не могу понять, на что она рассчитывает?

— В каком смысле?

— В смысле — новой семьи, нового мужа.

— Об этом они и не думают.

— То-то и оно! Мне грустно оттого, что она — моя жена. Понимаете? Мне гадко и грустно от этого тяжкого сознания. Вчера вечером она вдруг заявляет, что покончит с собой. Черт знает что!