Иорам Чадунели - Возмездие. Рождественский бал

Хотя, по правде говоря, Талико смирилась бы со многими неудобствами, кроме двух. Прежде всего ее собственное представление о своей внешности: она считала, что остается такой же привлекательной, как в юности, и вечно должна быть неувядаемой и прекрасной. Второе относилось к должности, без которой она и гроша ломаного не дала бы за свою жизнь.

Представьте себе состояние женщины, когда ей в лицо говорят о возрасте и о том, что молодость, увы, прошла. Талико Эргемлидзе и мысли не допускала о том, что уже немолода. И все же червь сомнения проник в безмятежную душу Талико и начал исподволь точить ее. Пожалуй, только восхищенный взор какого-нибудь молодого человека мог излечить сейчас страдающее сердце увядающей дамы. К счастью, врач рекомендовал ей легкое вино в обед. Это единственное из всех рецептов эскулапа, доставившее Талико удовольствие. Легкое натуральное вино приятно нежило душу и желудок.

Впрочем, после косметических процедур, длившихся по меньшей мере час, неприятные мысли оставили мадам Эргемлидзе. Кремы питательные и тональные, а также театральный грим надежно упрятали сеть мелких морщин, избороздивших ее дряблые щеки. Слой пудры сделал лицо матовым, а легкий мазок румян придал коже естественную нежность июньского персика. Критически осмотрев себя в зеркале, Талико осталась довольна: на нее глядела юная, свежая красавица с очаровательным цветом лица, чистой белой кожей и в меру ярким румянцем.

Однако наметанный глаз мужчины и при электрическом освещении мог заметить лишь прекрасно ухоженное старческое лицо. Но кто посмел бы сказать это? Наоборот, Манучар специально пригласил на вечер двух рослых красавцев, строго предупредив их, чтобы они влюбленно глядели на Талико, оказывали ей недвусмысленные знаки внимания и, может, разок даже повздорили бы между собой за право завоевать ее сердце.

Высокий, жилистый брюнет и длинноволосый красавец блондин нагло смотрели на Талико, всем своим видом демонстрируя страсть и поклонение, что не осталось не замеченным ею. Пройдя через весь зал, она как бы невзначай села рядом с ними. Молодые люди были одеты весьма экстравагантно и произвели на Талико хорошее впечатление. Дыхание у нее участилось, на лице сквозь грим проступил натуральный румянец, глаза заблестели.

— Прекрасное общество, — шепнула Талико Манучару.

Тот понимающе улыбнулся:

— А ну, друзья, услужите королеве!

— Ты так добр… — Талико благодарно улыбнулась, украдкой глянув на соседей. В глазах мужчин она прочла восхищение. Значит, ошиблись врач и зеркало, не зря, выходит, столько времени Талико потратила на свою внешность. Две пары восхищенных мужских глаз — и будто живой воды испила, помолодела лет на тридцать. У Талико Эргемлидзе повысился тонус, появился даже аппетит, хотя еще недавно из-за этих проклятых кишечных спазм кусок в горло не лез. Внимание красавцев пробудило приятные мысли.

Гомон в столовой между тем нарастал. Захлопотали женщины, обслуживающие гостей. Они сновали вокруг стола, предупредительно меняя посуду.

Пирующие были раскованными, на лицах светилось счастливое выражение, обусловленное сытостью и легким хмелем, каждый ощущал свою принадлежность к обществу власть имущих, богатых и сильных — если и не мира сего, то уж города наверняка.

— Жарковато что-то, — сказал один из приглашенных, бесцеремонно откидываясь на резную спинку арабского стула. Он расстегнул ворот рубахи до максимальных пределов, терпимых в приличном обществе, и обнажил волосатую мясистую грудь.

Высокая, пышная и курносая блондинка с длинными распущенными волосами, которая то и дело трогала толстую золотую цепь, весело поглядывала на грузного мужчину, который с завидным аппетитом уминал все подряд. Ее подруги тоже улыбались, но не столь открыто, — их снедала жгучая зависть к владелице золотой заморской цепи, хотя и сами были увешаны и унизаны золотом и бриллиантами.

Банкет, если определять по количеству гостей — человек тридцать, был среднего разряда. Но если судить по представительности приглашенных и изысканности блюд, это был грандиозный банкет. От блеска одних только бриллиантов стены, казалось, светились.

У девятнадцатилетней красавицы Маквалы от такого богатства даже настроение испортилось: сидела за столом в скромном ситцевом платье, а на безымянном пальчике всего лишь одно украшение — колечко с фианитом.

Маквала не принадлежала к тбилисскому «свету». Была дочерью слесаря, который работал на заводе и содержал четверых детей. На торжество попала случайно. Забежала к подружке Русудан и задержалась до вечера. Маквала злилась на себя, свою подругу, на весь свет за то, что у нее нет роскошного платья и таких драгоценностей, которые позволили бы ей держаться так же свободно и надменно, как эти дамы, рекламирующие ювелирную продукцию мира.

— Девушка! Вы почему губы надули? Будто не на пиру сидите, а в дедушкиной деревне ласточек считаете.

Маквала смотрела на сидевшего напротив необыкновенно толстого оплывшего мужчину, показавшегося ей столь безобразным, что она готова была сплюнуть. Но толстяк продолжал беззлобно улыбаться, не замечая гримасы отвращения на лице девушки. Он полез в карман и положил перед Маквалой табакерку, усыпанную бриллиантами, изумрудами, сапфирами, сверкавшими при электрическом освещении многочисленными гранями, словно разноцветные брызги с преобладающим синим отсветом. Маквала, завороженная блеском драгоценных камней, невольно протянула руку и взяла эту удивительную, ни с чем не сравнимую табакерку.

Толстяк украдкой наблюдал за девушкой. Глаза их встретились, и Маквала ничего не оставалось, кроме как выдавить улыбку этому упырю…

— Я вовсе не намерен ограничивать вас, — услышала она в это время громкий голос Бено Бибилури. — Да, я принял решение, поскольку вошел в ваше положение, хотя принять его было не просто… — Последние слова он особо подчеркнул. — Но теперь можете не сомневаться…

Маквала ничего не поняла, продолжая любоваться табакеркой.

— Нам остается только низко поклониться вам и сказать огромное спасибо, — ответил бледный длинноносый мужчина. От избытка раболепия он даже вспотел. Дрожащей рукой достал из кармана смятый носовой платок и вытер проступившую на лбу испарину. — Мы живем в эпоху безверия, так что не обессудьте, если я был слишком дотошен… — Он говорил робко и подобострастно, и в этом растерянном человеке сейчас было не узнать грозного и даже самодуристого руководителя. — Я уже совсем было отчаялся… Нам вас бог послал! Да что такое бог по сравнению с вами?! Верю вам, а не богу. Вы — наш спаситель! Если поможете, то…

— Поможем, — сказал, как отрезал, Бено Бибилури. — В нашей жизни нет ничего невозможного… — Самодовольная усмешка скользнула по его лицу. — Заслуженным людям мы выделим лучшие участки.