Иорам Чадунели - Возмездие. Рождественский бал

— Прекрасная мысль!

— Не иронизируй! Терпение лопнуло. Надо бороться!

— Ты прав, Отар!

— А если я прав, то куда смотрит правосудие?! Где ваш незатупленный меч?!

— Плетью обуха не перешибешь. Мы люди маленькие. Чуть что не по начальству — разговор короткий.

— А совесть?! Кто-то ведь должен бороться с этим безобразием! — возмущался Отар Чхиквадзе.

— Первое, что делает карьерист, — пробирается в партию, — ушел от прямого ответа Джуаншер. — Занимает руководящие посты, окапывается, обзаводится единомышленниками — и, окруженный их вниманием, строит свое личное благополучие. Это общее правило, присущее большинству…

— В этом-то и корень зла! — горячился Отар. — Пользуясь нашим попустительством, они паразитируют на теле и душе народа. А начни разоблачать, посмей написать с фактами в руках правду?! Да никто тебе этого не позволит. А если сумеешь все же пробить материал — объявят клеветником, в порошок сотрут…

— И без газеты известно, как скомпрометировали себя многие ответственные лица, весь этот бюрократический аппарат. Да толку что? Чиновники все прибрали к рукам, настолько сплотились, что стали монолитом. Тут простую стену лбом не прошибешь, не то что монолит.

— Нет жизни честным людям, — вздохнул Отар.

— Думаю, недолго терпеть. Должен произойти какой-то взрыв. В истории уже не раз бывало такое.

— Блажен, кто верует… А не испугаешься, если потребуется защищать эту свою точку зрения?..

— С чего-то надо начинать…

— Тогда я познакомлю тебя с одним делом. — Отар вытащил из внутреннего кармана пиджака вчетверо сложенные листы бумаги. Развернул их и протянул Джуаншеру. — Сейчас ты меня поймешь…

Начальник управления сидел в кожаном кресле с застывшей физиономией. При появлении инспектора ни один мускул не шевельнулся на его лице. В пепельнице дымилась только что прикуренная сигарета.

«Не иначе, Ломия обдумывает важную мысль», — отметил про себя Джуаншер. Глянул на лоснящуюся лысину и острый пористый нос начальника, на потертый, неопределенно-серого цвета китель с муаровыми разводами на манжетах, бортах и воротнике, который тот носил, наверное, уже года четыре подряд.

Ломия неожиданно дернулся и мутными глазами уставился на инспектора.

— Чего стоишь как столб? Сказал — садись!

Джуаншер спорить не стал, опустился на прохладный стул. После нестерпимого зноя на улице в кабинете начальника было даже холодно. Явно кондиционеры качественные. В других помещениях управления жара плавила даже линолеум на полу. В кабинете Джуаншера работать было просто невозможно. Беспощадное солнце проникало всюду, через окна — открытые или закрытые, сквозь раскаленную жестяную крышу. Жар исходил даже от пропитанных зноем стен и доводил до исступления. В таких же условиях находились и другие сотрудники. Случалось оставаться без воды и электричества весь рабочий день. Терпели, пока не прорвало на партийном собрании. Потребовали вентиляторов, занавесок, новых стульев, столов, ламп. Начальнику управления Гураму Ломия пришлось обещать исправить завхозовские грехи. Он сдержал слово. Не прошло и недели, как засуетились маляры и штукатуры. На столах появились небольшие вентиляторы, на окна повесили плотные шторы. Работники Управления внутренних дел остались вполне довольны. Все, кроме начальника, который решил, что и его кабинет должен быть отделан в лучших традициях советского дизайна и являть собой эстетичность, комфорт и респектабельность. Высокие окна Ломия велел уменьшить, в проемах установить мощные кондиционеры. Стены были забраны дубовыми панелями, под потолком повесили дорогие импортные светильники. По стенам развесили бра и портреты членов Политбюро. На полированном, как зеркало, столе Ломия водрузил большую лампу с абажуром и антикварный письменный прибор, в котором давно исчезла надобность. Но самой главной заботой Ломия были телефоны. Их поставили в достаточном количестве, позаботившись также о том, чтобы каждый аппарат отличался от другого цветом и формой.

В общем, после ремонта кабинет Ломия вызывал всеобщую зависть. Поговаривали, что управление изрядно раскошелилось. Но в конце концов, начальству виднее, куда тратить выделяемые суммы. Крамольные разговоры дошли и до ушей Ломия. Чтобы положить им конец, он вызвал сотрудников, виновных в распространении слухов, и устроил такой разнос, что дрожали стены, сотрясаемые начальственным гневом.

Джуаншер вспомнил эту недавнюю сцену, и ему стало почему-то смешно.

— Ты что, погубить меня хочешь?! — Джуаншер вздрогнул от неожиданного крика Ломия. — Я тебя для того перевел в управление, чтобы ты мне пакостил?

— Не понимаю, — искренне удивился Джуаншер. — Объясните, товарищ полковник, в чем я провинился?

Ломия застегнул китель на все пуговицы, поправил галстук и продолжал раздраженно, хоть и не так громко:

— Скажи, пожалуйста, может, тебе надоела спокойная жизнь? — полковник не спеша достал из кармана спички, прикурил сигарету, с наслаждением затянулся. — Придется перевести тебя на другой участок.

— Как прикажете, — уныло согласился Джуаншер.

— Может, ты не понимаешь, что все дороги ведут ко мне?! Вы ничего не решаете и ни за что не отвечаете. За каждый ваш поступок и проступок ответственность несу я. Я — жертва вашей нерадивости. С какой стати, скажи, пожалуйста, обязан я все это терпеть?! Почему лично по твоей милости меня должны ставить в дурацкое положение?! Я из кожи вон лезу, стараюсь не уронить чести нашего управления, а вам — тебе в первую очередь — на все наплевать! Так и норовите подложить свинью! — Серое лицо Ломия пошло красными пятнами — верный признак того, что терпение у начальника на исходе, он переполнен гневом, дошел до белого каления и вот-вот грянет гром.

Джуаншеру стало не по себе. Полковник встал, подошел к нему вплотную и, уставившись потухшим взглядом, спросил:

— Наверное, тебя не устраивает работа? Тогда зачем пошел в милицию?

— Извините, но я ничего не понимаю… — растерянно пожал плечами Джуаншер.

— А разве я не сказал? — упавшим голосом спросил Ломия. — Видишь, до чего довели! Доконали… Как еще я инфаркт не схватил от такой жизни! — Полковник махнул рукой, вернулся в свое кресло и продолжал тихо и жалобно: — Не притворяйся, что первый раз слышишь, чей он племянник! Думаешь, тебе это сойдет с рук? Меня снимут, но ты загремишь первый! Ты даже не подозреваешь, какая она злопамятная и мстительная, могущественная тоже. Одного ее взгляда будет достаточно, чтобы испепелить нас. Медуза Горгона рядом с ней — примитивная дилетантка. Так что оставь ее племянника в покое, прошу тебя. Пусть хоть весь белый свет перевернет, его имя не должно упоминаться ни в одном документе. — Ломия обреченно уставился на антикварную пепельницу. В этот момент его лицо было одного цвета с переходящим Красным знаменем, алеющим в углу за спиной.