Иорам Чадунели - Возмездие. Рождественский бал

Популярность Рамаза превзошла его самые смелые ожидания. Самолюбие было удовлетворено, хотя, если вдуматься, то положение его все равно оставляло желать лучшего, так как должность председателя приемной комиссии была временной и вызвала массу разноречивых мнений. Тем, кто знал Рамаза со студенческой поры, нравились его сдержанность и прямота. У него была неплохая репутация, которая и оказала определенное влияние на решение назначить председателем комиссии.

Противники, оставшиеся в меньшинстве, наоборот, считали, что коль скоро ученый он никудышный, то не следует и доверять ему такое ответственное дело, как приемные экзамены. Но им популярно объяснили, что для того, чтобы оценить знания абитуриента, вовсе не обязательно быть крупным ученым.

В общем, постепенно все смирились с новым назначением Рамаза. Не иначе, понимали, что ему благоволит весьма влиятельный человек.

За два дня до экзаменов Рамаза вызвал к себе Манучар Баделидзе. Ровно в двенадцать Бибилури-младший явился к своему благодетелю. В новом кабинете Манучара он еще не был и вначале даже опешил, удивленный его размерами и убранством. Впереди у стены виднелся большой полированный до зеркального блеска стол, за которым свойственник, что называется, едва угадывался. Он что-то быстро писал.

— Входи! — холодно произнес он, не поднимая головы.

У новоиспеченного председателя приемной комиссии возникло ощущение, что он не туда попал.

— Ну, что с тобой? — Манучар понял, что шурин присмирел из-за его официального тона.

Он поднялся и пошел навстречу Рамазу, который вдруг почувствовал, как холодеют руки и пробивает испарина. Такое с ним бывало только с перепоя. Но сейчас он был абсолютно трезв. Уже и не помнил, когда пил в последний раз. Месяц, как готовится к приемным экзаменам, а последние десять дней был так занят, что и затылок почесать некогда.

— Ну, чего скуксился? — Манучар похлопал его по плечу и легонько подтолкнул к стулу. — Садись! Через час у меня совещание, должен выступать. — Для пущей убедительности он указал на ворох бумаг на столе.

Рамазу стало не по себе. Он никак не думал, что на работе Манучар произведет на него столь удручающее впечатление. Оказывается, он совсем не знал свояка.

— Уверен, прекрасно справишься с приемными экзаменами, — говорил между тем Манучар ледяным официальным тоном.

Этот тон парализовал Рамаза. Он чувствовал себя оскорбленным, раздавленным. Какого черта позвал его сюда этот сноб? Унизить? За что?! У Рамаза появилось неодолимое желание наговорить Манучару гадостей, хлопнуть дверью.

Но тот неожиданно искоса посмотрел на него и добродушно хмыкнул. Его смеющиеся глаза испытующе смотрели на Рамаза.

— Ну, что зря толковать, ты сам все понимаешь, — заговорил вдруг Манучар по-приятельски. Смуглое и худое лицо выражало доверие и искренность.

Рамаз внимательно наблюдал за родственником. Убедившись, что от недавнего официального тона не осталось и следа, приготовился слушать. Однако тот не спешил выкладывать, присматривался к Рамазу, взвешивая каждое слово. Не полностью доверял. Между тем время уходило и дольше тянуть Манучару не имело смысла.

— Тут нет ничего невозможного. Я все обдумал, — осторожно начал Баделидзе, протянув Рамазу машинописный листок с фамилиями. — Всех их надо зачислить, — сказал он тоном, не допускающим возражения.

И Рамаз Бибилури невольно пожалел, что весь август жил по строгим правилам конспирации, хоронясь от наседливых просителей. Даже дома не появлялся. Лишь члены семьи знали о его местонахождении.

Бено все больше гордился сыном, держась со скромным достоинством, как и положено человеку влиятельному. Супруга Элисабед старалась подражать мужу. Правда, обременительную для ее натуры скромность она из обихода изъяла.

Тем не менее традиции семьи Бибилури оставались прежними. Хотя гостей-просителей в последнее время поприбавилось, их все равно радушно встречали, сажали за стол, угощали, справлялись о здоровье знакомых и незнакомых родственников. И на этот раз все было обычно.

— Два года ребенок сдает в медицинский, — сетовал энергичный мужчина, обладающий всеми необходимыми для делового партнера качествами.

— Бедняжка! — посочувствовал Бено и заговорил об ответственности родителей за судьбы своих детей.

Гость, который не был простаком в деловых играх подобного рода, почему-то перешел на шепот и попросил подсобить ребенку попасть в мединститут, замолвить словечко…

Светский разговор шел и в соседней комнате. Элисабед полулежала на диване в экстравагантном обтянутом платье несколько более ярких тонов, чем это допускали ее возраст и фигура, выставив ножки в изящных итальянских туфельках.

Зейнаб Арутюнова, особа солидных габаритов, кокетливо сидела на кончике стула и без конца тараторила:

— Да, дорогая моя Элисабед-джан, дай бог вам здоровья, не зря говорят, что медицинский — это то, что надо… Там учатся люди денежные… — Толстая золотая цепь подпрыгивала на ее пышной груди. Выщипанные в тонкую ниточку брови то поднимались, то опускались, выражая степень эмоционального напряжения. — Вот и я хочу устроиться в медицинский. Но глупый Дарчо не пускает меня, говорит: как только жена станет ученой, она убежит из дома… — Супруга мясника расхохоталась. — Бедный, он так любит меня, так боится потерять! — Она продолжала смеяться.

— Думаешь, медицинский тебе караван-сарай? — хмыкнула Элисабед. — Захочешь — купишь?! Нет, милая, это тебе не торговые ряды, здесь еще кое-что нужно! Самой небось уже за сорок?

— Дай бог тебе здоровья, Элисабед-джан! В позапрошлом году тридцать пять было, — возразила Зейнаб. — Какое значение имеет возраст? У меня душа молодая! Как птичка певчая! Да чего далеко ходить? В прошлом году одна моя соседка, дочь пекаря, тоже поступила в медицинский. А ей давно уже сорок.

— И тридцати не было! — мягко заметила Элисабед. Она сама устраивала дочь пекаря и знала про ее возраст. — Ну, ладно, если очень хочешь, так и быть, помогу тебе. — Она встала с дивана, давая понять жене мясника Дарчо, что аудиенция окончена.

В тот же день Бибилури-старший поговорил с Рамазом.

— Не буду повторяться, — наставлял он сына, — сам знаешь: чем больше сделаешь денег, тем выше цена человеку. Так что подумай о своем будущем.

— Хватит об этом! — недовольно отмахнулся Рамаз. — Сколько можно одно и то же…

— У Баделидзе — свой карман. Он с твоей помощью умело набивает его. Тебе не мешает заботиться и о себе…

— Хорошо! Понял!

— А если понял, — ласково сказал Бено, — тогда зачисли в институт и этого ребенка.

Рамаз взял у отца листок бумаги:

— Так их здесь трое…

— Какая разница? Где один, там и трое. Я ведь не о себе, о твоем благе пекусь!..