Иорам Чадунели - Возмездие. Рождественский бал

— Это ты, что ли, внушил?! — зашлась женщина. — Да ребенок с детства мечтает! Лучше всех училась в школе!..

— Ладно, хватит вам! — приподнялась с дивана девушка. — Ты прав, папа, на твоем месте и я бы сказала то же самое. У вас еще трое, и им нужна поддержка. Найду работу, где лучше платят, помогу вам.

Отец опустил голову, он не мог смотреть в запавшие глаза дочери.

— Буду работать, но никакая другая профессия мне не нужна. Я решила стать врачом! — твердо сказала девушка. — Даже если десять лет придется сдавать.

Манучар Баделидзе сидел в своем кабинете глубоко задумавшись. Он очень устал. Только что закончились вступительные экзамены, требующие большого напряжения. Но страшно измотало его другое: претворение в жизнь гениальной по своей подлости интриги против Талико Эргемлидзе.

Сдвинуть с места Талико оказалось делом весьма не простым. Она была столпом общества и, соответственно, тяжела, как многотонный монумент, высеченный в скале. Баделидзе понимал, что голыми руками ее не взять…

Осторожно вел подкоп Манучар под власть имущую даму. В строгой конспирации собирал он материал, создавал мнение, и женщина, прошедшая огонь, воду и медные трубы, не заметила, не распознала своего губителя в бывшем любовнике. У Талико только тогда раскрылись глаза, когда все кончилось. Вспомнив поведение низведенной властительницы, Манучар улыбнулся. Титулованная дама в бессильном гневе изрыгала проклятия в столь сильных выражениях, что ей мог позавидовать морской волк. Талико искренне полагала, что тем самым наносит смертельное оскорбление Манучару. Бедняжка, видать, не сильна оказалась умом, если не поняла, что этакой бранью только льстит Баделидзе, который считал победу над Талико самым большим своим триумфом. Как-никак, а он разработал и провел в жизнь интригу, достойную Талейрана. И ставка делалась именно на вероломство, — школа самой Талико.

Непрерывный звонок телефона вывел его из задумчивости. Манучар недовольно взял трубку.

— Баделидзе слушает! — И вдруг лицо его просветлело. — Здравствуйте, калбатоно, — он самодовольно выпрямился в кресле…

Манучар Баделидзе не любил одиночества. Он предпочитал многолюдное общество, где мог блистать красноречием, остроумием, покорять обаянием и дипломатичностью. Он верил в свою звезду и ждал, что однажды ему улыбнется счастье в облике наделенного высокой властью товарища, который изберет именно Манучара Баделидзе и, оценив его по достоинству, сделает обладателем заветного поста. Оснований для подобных мечтаний было более чем достаточно: отличная анкета, прекрасная репутация работника, незаменимого в определенных обстоятельствах, и энергия. Кроме того, Баделидзе недурно воспитан, выдержан, славится как отличный оратор и прекрасный собеседник. Его проницательный взор зачастую приводил в замешательство неискреннего собеседника. Разбирая чей-либо вопрос, он был обстоятелен и проявлял удивительное терпение, а также чуткость к ближнему.

Кабинет Баделидзе, оборудованный особым образом, должен был внушать уважение к хозяину. Письменный стол и длинная приставка блестели изумительной чистотой и полировкой, так что даже глаза резало. Все бумаги и вещи имели определенное место. Он был аккуратен до педантизма. Но особенно предусмотрителен был Манучар в выборе друзей.

«Тот, кто попадает в мою орбиту, должен вертеться в одном со мной направлении, иначе он сойдет с орбиты и… тогда никто не сможет поручиться за его благополучие, — говаривал порой Манучар. — Невыгодный человек обременителен и может нарушить балансировку. Кроме того, я не бессмертен, чтобы транжирить на него драгоценное время. Все, что я рассчитываю выполнить, должно распределиться между близкими определенным образом по заранее намеченному плану. Стало быть… — И тут Манучар с удовольствием повторял любимую фразу Бено Бибилури: — Человек должен быть для меня орудием или средством. Другого ему не дано».

Манучар ввел для себя и «своих» людей определенную социально-измерительную систему, с четкой градацией на отдельные единицы, группы, подгруппы и использованием жаргонизмов и эзоповского языка. Скажем, если о ком-то говорилось «славный мужик», то это отнюдь не свидетельствовало в пользу характеризуемого. В социально-измерительной системе данный термин соответствовал общепринятому понятию «круглый дурак». Не в пример ему — «умный человек». Чтобы прослыть умным, вовсе не обязательно обладать глубоким интеллектом, изучать общественно-научные дисциплины, разбираться в политике, международном положении или искусстве. В обиходе термину «умный человек» соответствуют весьма нелестные синонимы: «жулик», «аферист», «ловкач», «мошенник». Однако с точки зрения социально-измерительной системы Манучара, лицо, могущее назначить директором предприятия «своего» человека, зачислить в институт абсолютного неуча, уладить неприятности в ОБХСС или выбить хорошую квартиру, достойно глубокого уважения, а не оскорбительного «жулик», «мошенник»…

Сам Манучар Баделидзе, разумеется, относился к разряду умных людей. Он, как барометр, безошибочно предугадывал изменения в атмосфере. И хотя в последнее время стрелка показывала преимущественно «ясно», он продолжал уточнять показания с присущим ему педантизмом. Ежедневно внимательнейшим образом фиксировал отношение к нему начальства. Он подвергал анализу каждое слово, изучал выражение лица, улавливал интонацию, даже пытался читать мысли. Он так усердно тренировался, что из него, пожалуй, мог получиться настоящий экстрасенс. Неоднократно поворачивал он в нужное русло дело, идущее вспять, чем не только удерживал за собой должность, но и поднимался ступенькой выше, приводя в ярость явных и тайных врагов.

Он обдумывал очередной гроссмейстерский ход, когда в кабинете неожиданно появились двое. Один — высокий, упитанный, с ранней проседью, второй — коренастый, рыжий, конопатый.

Они нерешительно мялись у дверей: кабинет подавил их размерами и блеском и вызвал такую робость, что они не смели и рта раскрыть. Видно, только сейчас поняли, какая пропасть разделяет их с Манучаром Баделидзе, которого считали «своим в доску».

Манучар с радостной улыбкой пошел навстречу друзьям. Ему было приятно, что известные своей развязностью типы робко мнутся у дверей, смиренно ожидая его, Манучара, милостей.

— Что стоите, как чужие? Проходите, садитесь! Давно вас не видел, совсем забыли старого друга.

— Вы не представляете, как трудно к вам попасть.

— Да будет тебе, Сержик, выкать. И не так уж трудно меня найти, если захочешь, — он поздоровался за руку с каждым.

— Сержик прав, — сказал второй, которого звали Тандилой. — Целую неделю ходим вокруг этого здания, дорогой Манучар. Высоко ты забрался, а чем выше забираешься, тем сложнее ходить к тебе в гости.