Сергей Антонов - Трудный день

— Так, так… Хорошо… Далее!

— Товарищ Ленин… Я как представитель рабочего класса и участник революции…

— Простите, если можно, покороче, товарищ Кавлетов.

— Товарищ Ленин, у меня предложение…

— Пожалуйста. Слушаю вас, товарищ Кавлетов.

— Строительство в республике растет с каждым часом, с каждым днем… А кто внедряется в эти стройки?

— «Внедряется»? Не понимаю.

— Внедряются буржуазные спецы. Повсюду! Власть у них, они командуют. А пролетарий — исполняй! Перевертываем Советскую власть вверх ногами! Выворачиваем наизнанку!

— Простите, это вздор и безответственные утверждения. Что вы предлагаете? Конкретно!

Кавлетов молчал. Он не ожидал такого ответа.

— Что же вы предлагаете, товарищ Кавлетов?

— Проверенных пролетарских красных комиссаров — к каждому. С неограниченными правами и мандатом за вашей подписью!

Ленин слушал с напряжением: слова знакомые, но что за человек?

— Контроль, конечно, нужен, — сказал он. — Но если комиссар, хотя бы и проверенный, хотя бы и архикрасный, технически неграмотен, то как он может проконтролировать специалиста? Часто — крупного специалиста? Часто — с европейским, если не с мировым, именем? Если же он разбирается в технике, не лучше ли его использовать на практической работе? Поручить строить, отвечать за строительство, а не только спрашивать и проверять? Как вы думаете?

Но Кавлетов думал о другом: Ленин не поддержал его! Вождь мирового пролетариата не поддерживает пролетария! Взгляд его голубых глаз тупо уперся в стул, он наливался дремотной обидой.

— Товарищ Кавлетов, — участливо обратился Ленин к молчавшему собеседнику. — Вы, очевидно, не сумели получить образования?

— Нет, не сумел…

— Вам необходимо учиться. С сегодняшнего дня! До свидания, товарищ.

Ленин повернулся и, опустив в раздумье голову, пошел домой. Кавлетов одернул гимнастерку и исподлобья оглянулся. Эта маленькая женщина из секретариата, пожалуй, слышала его разговор с Лениным: вон как посмотрела на него! Наверняка буржуйка!..

Ленин, шагая по плохо освещенному коридору, с удивлением думал: «Откуда он взялся, этот Кавлетов?»

Он не был похож на других, кто, не заботясь о себе и своем месте в деле, двигали это дело. Многие могут принять его за такого же настоящего, каких были тысячи и тысячи. Но этот, ничего не понимая и, видимо, не желая понимать в своем деле, претендует на господствующее положение в нем.

Новые формы жизни подняли с ее дна и таких… Кавлетовых… На могучий зов Советской власти строить новую жизнь пришли и они…

Снова звонок Кржижановскому («Вовлекать массы!»).

Статьи, очерки, а может быть, даже рассказы об электрификации должны быть рассчитаны на самого широкого читателя. Те материалы, которые есть, все еще сложны. К тому же их мало, очень мало.

Заботясь о непременной доступности таких статей, он еще раньше писал Глебу Максимилиановичу:

«Надо 1) примечания пока убрать или сократить. Их слишком много для газеты (с редактором буду говорить завтра)».

Нужно наглядно показать всем, что такое электрификация, а потому:

«2) Нельзя ли добавить план не технический (это, конечно, дело многих и не скоропалительное), а политический или государственный, т. е. задание пролетариату?»

План этот у него есть. План великолепный.

«Примерно: в 10 (5?) лет построим 20–30 (30–50?) станций, чтобы всю страну усеять центрами на 400 (или 200, если не осилим больше) верст радиуса; на торфе, на воде, на сланце, на угле, на нефти ( примерно перебрать Россию всю, с грубым приближением)».

Сроки? Сроки такие:

«Начнем-де сейчас закупку необходимых машин и моделей. Через 10 (20?) лет сделаем Россию «электрической».

Я думаю, подобный «план» — повторяю, не технический, а государственный — проект плана, Вы бы могли дать.

Его надо дать сейчас, чтобы наглядно, популярно, для массы увлечь ясной и яркой (вполне научной в основе) перспективой: за работу-де, и в 10–20 лет мы Россию всю, и промышленную, и земледельческую, сделаем электрической . Доработаемся до стольких-то(тысяч или миллионов лошадиных сил или киловатт?? черт его знает) машинных рабов и проч.

Если бы еще примерную карту России с центрами и кругами? или это еще нельзя?

Повторяю, надо увлечь массу рабочих и сознательных крестьян великой программой на 10–20 лет».

Если бы у него было время, он эту «карту России с центрами и кругами» сделал бы сам, так ему хотелось увидеть ее, а главное, дать другим. Ведь это та форма, вернее, одна из форм пропаганды, посредством которой его мечта станет доступна всем.

А сделать карту можно так. Взять географическую карту России (можно даже царскую, черт с ней) и в местах, где будут построены гидростанции, допустим, Волхов, наклеить голубые кружочки; в местах, где будут построены станции на торфе, допустим, Кашира, — коричневые; каменный уголь можно передать бумагой черного цвета… А круги, конечно, разной величины — в зависимости от мощности электростанций («Внизу сбоку — дать масштаб, условные знаки»).

Как-то у Анны Ильиничны, в доме на Манежной, Владимир Ильич увидел старую географическую карту, и у него мелькнула мальчишеская мысль: попросить эту карту и как-нибудь свободным вечерком, вооружившись клеем, ножницами, разноцветной бумагой, заняться сооружением «Наглядной карты электрификации России». Но «свободный вечерок как-нибудь» был явной утопией: не будет такого вечерка! И он не стал просить карту у сестры… Жаль!..

— Владимир Ильич, Покровский…

Ленин даже не заметил, как вошла секретарь.

— Очень хорошо… Милости прошу!

Вот еще один человек, который может двинуть разработку плана электрификации.

Покровского привлек, конечно, Глеб Максимилианович. Это он беседовал с учеными, одного за другим перетягивая на свою сторону. Пожалуй, не малая часть этих людей сочла бы ниже своего достоинства разговаривать с «настоящими» большевиками, главными признаками которых, по слухам, были наган и семиэтажный мат. А Глеб Максимилианович для них вроде как свой… близкий по духу человек — инженер, ученый.

Обычно Глеб Максимилианович, придя к Ленину с каким-либо инженером, оставался у него и принимал участие в разговоре. На этот раз — наверняка особый — он посчитал, что беседа Федора Васильевича с Лениным должна быть с глазу на глаз, без свидетелей. Старик строптив, полон чувства собственного достоинства и на все имеет свое собственное воззрение. На Советскую власть, на Ленина — тоже… Первое, что сказал Федор Васильевич ему, Кржижановскому, было: «Эх, Глеб Максимилианович! Вы говорите, любезный, так, будто я меньше вашего прожил. Откуда это?»