Сергей Антонов - Трудный день

Глеб Максимилианович разговор с энергетиком передал Ленину по телефону. Владимир Ильич позвонил Покровскому, пригласил к себе, предложив встречу в удобное для Федора Васильевича время.

…Ожидая сейчас Покровского, Ленин предчувствовал, что встреча будет примечательной, хотя наверняка и трудной. Но трудные дела и были самыми интересными. Ленина не покидала уверенность, что лучшая часть русской технической интеллигенции рано или поздно пойдет работать к ним, чтобы осуществить давнишнюю свою мечту, которую нельзя было реализовать в условиях «расейского» капитализма…

— Здравствуйте, Владимир Ильич, — негромко поздоровался Покровский.

Он был в великолепной черной тройке, костяные от крахмала манжеты и воротничок аккуратно охватывали кисти рук и шею. Чувствовал себя уверенно.

Ленин пожал руку, предложил сесть. Покровский не спеша опустился в кресло, откинулся на спинку. Ленин рядом. Человек, который дерзнул круто повернуть медленно тащившуюся своим ходом историю, вот он — рядом! Этот человек сейчас занят тем, что собирает небольшие, в половину тетради, густо исписанные листки в стопочку. Вот он, наконец, собрав их, постучал ими о стол, подравнивая, нашел скрепку, сколол и отложил в сторону… Ленин внимательно посмотрел на Покровского и спросил:

— Федор Васильевич, почему не работаете? Надеюсь, вы не станете саботировать Советскую власть, как делают другие?

Ленин говорил так, будто каждый день виделся с Покровским, и это понравилось Федору Васильевичу. Руководитель государства оторвался от своих дел, пригласил и спрашивает — просто, прямо. И смотрит, ждет ответа.

Покровскому тоже захотелось ответить просто и прямо:

— Владимир Ильич, а почему советский строй нужно поддерживать? Вы убеждены, что он принесет только добро, а я в этом далеко не уверен. Перед вами, если хотите, тоже мыслящий человек. Правда, власти у меня никакой, и я не более чем буржуй для некоторых, но все-таки имею какие-то права… Хотя бы высказывать свои мысли… Почему все, кто не поддерживает вас, саботажники?

Покровский говорил спокойно, с подчеркнутым достоинством. Черная тройка, отлично выбритое лицо, негромкий уверенный голос, которым он привык заполнять огромные институтские аудитории.

Ленин сцепил руки. Крепко сжал.

— «Мысли… Права…» — повторил он и спросил: — Вы против нас или за нас?

— Третьего пути нет?

— Какой, скажите на милость?

— За вас, лично за вас, Владимир Ильич. Но я не знаю, что из всего этого выйдет потом. Сейчас все построено на пафосе низвержения: долой! круши! бей! Это просто и легко. Доступно каждому. Полагаю, этот период рано или поздно кончится.

— Мы не только крушили, но и утверждали. Но сейчас нужно строить, строить и строить.

— Вот-вот! Сделано, конечно, много: земля… мир… отбиты почти все атаки военщины… Но вот потом-то? Потом! Нам всадит нож не Деникин, а своя собственная дикость. Доморощенная!

— Дикости хватает, — согласился Ленин. — А порыв к новой жизни? Тысяч, сотен тысяч людей?

— Наверное, есть… Но это тоже страшно; великий народ сам жжет дома, в которых можно открыть школы, травит без разбора интеллигенцию, сам стаскивает друг друга под колеса поезда…

— Были в деревне? За хлебом?

— Да…

Ленин подался вперед:

— Жгут до сих пор? Расскажите.

— Сам видел… Большой помещичий дом…

— Большой помещичий дом… А школа в деревне есть?

— Нет, в том-то и дело!

— Так! Больница? Почта?

— Нет, Владимир Ильич, нет!

Ленин выспрашивал Покровского подробно, досконально, хотел четко представить себе картину деревенской жизни, положение в селе. Он и предположить не мог, Покровский, как интересна, важна для Ленина каждая деталь, каждый штрих этой жизни. Но знал Федор Васильевич далеко не все.

— Поджог… А местные власти?

Покровский неопределенно пожал плечами.

— Не знаете? Не интересовались? А все ли крестьяне одобряют поджоги?

— Наверное, Владимир Ильич, большинство.

— Гм… А коммунисты в деревне есть?

— Где их нет…

— Сколько — не знаете?

— Не знаю…

— Так, так…

И вдруг:

— А о Шатуре вы слыхали, Федор Васильевич?

— Немного…

— Жаль! Первые строители ее жили на болоте в землянках, пока не соорудили бараков. Топорами и пилами валили тысячи деревьев на просеке, поставили сотни двенадцатиметровых опорных мачт… Питались иногда гнилым горохом и червивой воблой, слышали подчас не только угрозы, но и выстрелы врагов… И вот скоро будем торжественно пускать электростанцию!

— Владимир Ильич, — уверенно и с достоинством ответил Федор Васильевич, — задолго до Советской власти и до того, как ваши любимые Карл Маркс с Фридрихом Энгельсом открыли так называемые законы общественного развития, русские мужики, тоже, наверное, питаясь червивой воблой и гнилым горохом, возводили дивные храмы, дворцы и палаты — сокровища мировой культуры! Будучи только рабом, таких шедевров не создашь, и сколько бы там ни полегло мужиков от кнута, возводила шедевры вера, порыв, о котором вы говорили. Вера в необходимость того, что они делали, в прекрасное будущее. Однако, украсив землю, совершив подвиг, эти люди не смогли изменить жизнь в принципе. Она по-прежнему оставалась ужасной.

— Так для того и совершалась революция, дорогой Федор Васильевич, чтобы вера и порыв миллионов смогли, наконец, изменить, как вы говорите, жизнь в принципе!

— Революция, как я понимаю, устанавливает торжество разума, справедливости, науки и прогресса.

— Вот-вот! — подхватил Ленин. — А она не установила, не обеспечила! Сейчас вы начнете приводить примеры. Давайте!

— То, что она не обеспечила, или пока не обеспечила, или не во всем обеспечила, вы знаете, и это хорошо. Но она и не обеспечит. Вот в чем дело!.. Видите, я уже контрреволюционер…

— Нет… Вы просто сами себе мешаете жить. Что на вас давит, Федор Васильевич? Что вас так гнетет? — с участием спросил Ленин. — Думы о завтрашнем дне?

— Будущее. — Покровский помолчал, глядя прямо перед собой, и добавил: — Имею в виду не будущее своей персоны, конечно.

— Понимаю, — отозвался Ленин.

— Владимир Ильич, а вы, простите за вопрос, не просыпаетесь ночью в тревоге?

— Просыпаюсь…

Он хотел сказать, что не только просыпался и просыпается… Когда страна была в огненном кольце фронтов, просыпался и шел звонить дежурным, военным, а то и по прямому проводу. Запрашивал, допустим, Вологду, где мог вспыхнуть контрреволюционный переворот, о положении дел… Выяснял судьбу какого-нибудь поезда… Или спрашивал, как исполняется намеченное, давал советы, помогал… Прошли особо опасные в военном отношении годы, а он и сейчас просыпается, что-то додумывает, намечает неотложное, что нужно будет сделать утром…