Сахиб Джамал - Темнокожий мальчик в поисках счастья

Минута за минутой, время неумолимо бежало вперед. Прошел полдень. Солнце пекло. Очень хотелось пить. Ноги ныли. Ему было запрещено подниматься с места. Но Мухтар радовался, что пока все спокойно, никто из его товарищей-подпольщиков не показывался. Мухтар пел уже с трудом, в горле все пересохло. Он смотрел на людей, которыми была полна Николаевская, на разукрашенные пестрыми помпонами фаэтоны, на автомашины, на женщин, закутанных в черные чадры, на военных, среди которых были и англичане, и русские, и азербайджанцы. Ему казалось, он один стоит против этого мира мусаватистов. И он готов был на любой подвиг.

Вдруг вдалеке Мухтар увидел Сулеймана. Он шел, о чем-то сосредоточенно разговаривая с Гасаном.

Страшное волнение охватило Мухтара.

«Как сделать, чтобы они обратили внимание на слова моей песни? — заволновался он. — А если Сулейман, не поняв смысла моих слов, подойдет? Ведь еще несколько шагов — и все кончено, их схватят!»

Сердце бешено колотилось. И чем меньше становилось расстояние между ним и Сулейманом, тем сильнее он волновался. Нельзя было терять ни секунды. Мухтар глубоко втянул в себя воздух, привстал на колени и громко запел во весь голос:

Сулейман, увидев Мухтара, готов был броситься к нему, но Мухтар вновь повторил слова, вкладывая в них всю выразительность, на которую был способен. На ходу уловив их смысл и интуитивно почувствовав опасность, Сулейман все же хотел бросить ему на платок монету, но вовремя остановил себя. Делая вид, что не замечает Мухтара, он прошел мимо.

Мухтар облегченно вздохнул, как будто тяжелый камень свалился с его сердца. Он ликовал и начал петь, не думая, о чем поет.

Ноги его затекли, спину ломило. Хотелось есть… Но кроме этого его беспокоило еще одно обстоятельство.

По странной случайности, при аресте обыскали только боковые карманы штанов и куртки, а нагрудные карманы рубашки не тронули, и хранящийся в тайнике крохотный портрет остался незамеченным.

Мухтар отлично понимал, как опасно сейчас носить при себе этот портрет, но уничтожить его не мог и все эти дни искал случая припрятать его где-нибудь в укромном месте.

Теперь, когда миновала страшная опасность стать виновником гибели Сулеймана, Мухтар решил использовать этот благоприятный момент.

Посмотрев в сторону агента, он начал делать ему различные знаки и усиленно звать его. Тот поспешно привел в боевую готовность свой револьвер, надвинул на лоб шапку, быстро пересек улицу и подошел к Мухтару:

— Что? Идут? — взволнованным шепотом спросил он.

— Нет, никого нет!.. Мне просто нужно встать на минутку, — жалобно сказал Мухтар.

Агент рассвирепел.

— Что ж ты валяешь дурака! — накинулся он на Мухтара. — Не нашел другого времени! — Но, увидев растерянное лицо Мухтара, только махнул рукой: — Ну, черт с тобой! Иди вон туда, — сказал он и показал на разрушенный домик позади Исмаили. Только скорей, пора возвращаться в тюрьму.

Мухтар побежал к домику. Завернув за угол, он огляделся, достал свою драгоценность, быстро засунул портрет в щель между кирпичами и приметил место.

— Ну, скоро ты там? — послышался голос агента.

— Иду, иду, эфенди, — откликнулся Мухтар. — Ты не бойся, я не подведу тебя… не убегу.

Подойдя к агенту, он протянул ему платок, в котором лежали собранные им деньги.

— Молодец! — буркнул тот и стал их пересчитывать. — О, целое состояние, — сказал он и небольшую часть денег протянул Мухтару: — На, купишь себе лаваш и брынзу. Только съешь их по дороге, а то в камере отнимут.

— Нет, там добрые люди, не воры… — убежденно возразил Мухтар.

В первой попавшейся лавке он купил еды и снова весело и бодро зашагал впереди агента.

Только теперь, когда все волнения остались позади, Мухтар заметил, что в городе происходит что-то странное. По улицам стремительно двигались воинские части, многие магазины были закрыты, то в одном, то в другом месте собирались люди. А полицейские, без конца свистя, кричали:

— Разойдитесь!.. Разойдитесь!..

Но что происходит в городе, толком он так и не понял.

Мухтара вернули в камеру, предупредив о том, что завтра ему придется сидеть там же, где он сидел, либо он укажет на сообщников, либо ему не жить на свете.

Закрылась обитая железом тяжелая дверь камеры. Тюремщик со звоном защелкнул замок.

Юноша вошел в камеру. Здесь было трое новых узников. Их Мухтар видел впервые. Все так обрадовались его приходу, что он подумал: «Лучше жить в тюрьме с товарищами, чем сидеть на улице и притворяться нищим» — и неожиданно с радостью воскликнул:

— Я с гостинцами! Давайте будем пировать! — и он настойчиво стал угощать каждого в отдельности. — Лаваши еще совсем теплые и сыр свежий! Попробуйте, прошу вас!

Заметив их нерешительность, он с обидой в голосе сказал:

— Вы думаете, они подкупили меня? Да нет же! Это я сам честно заработал… — и юноша рассказал, где был и на какие деньги купил еду.

Все от души рассмеялись.

А Мухтар продолжал:

— Если не хотите меня обидеть, то прошу вас ешьте… Ведь я не украл, а за песни купил…

— Лучше расскажи, что там на воле делается.

И Мухтар рассказал обо всем, что заметил на улице. Но о Сулеймане и его товарище Гасане не проронил ни слова.

— Не заметил ли ты митингов или демонстраций? — спросил кто-то из узников.

— Много полицейских, после обеда по улицам стали ходить аскеры, магазины тоже закрыты. Какое-то волнение среди людей есть. Конные аскеры стремительно несутся в разные стороны.

— Да, плохи дела у мусаватистов… — заметил Мехтиев. — Ждите новых арестов… Зверь перед смертью бывает еще кровожаднее.

Действительно, не прошло и часа, как дверь камеры раскрылась — на пороге стояла новая партия арестованных. Их было десять человек — азербайджанцев, армян и русских. А поздней ночью в камеру втолкнули еще одного — черноволосого, совсем молодого мужчину с густой вьющейся бородой и длинными волосами. Пришлось еще потесниться.

Он сделал общий молчаливый поклон, сел на нары и начал курить, угостив сигаретами окружающих.

Скоро дым окутал всю камеру. Стало невыносимо душно.

— Может быть, вы, господин, передохнете немного? — сказал Мехтиев, который с трудом переносил табачный дым. — Здесь уже дышать невозможно, облегчите свое состояние не табачным дымом, а рассказом о себе, кто вы… откуда родом. Я вижу, вы не азербайджанец и не армянин.

— Я иранец, — ответил он и, извинившись, поспешно загасил сигарету. — Из Гиляна.

— У нас здесь есть и араб, — Мехтиев показал на Мухтара. — Полный интернационал.

Наступила ночь. В камере воцарилась глухая тишина. Слышалось только тяжелое дыхание, прерываемое вздохами, да мерные шаги часового в коридоре. С рассветом привели еще двух человек. Увидев Мехтиева, они бросились к нему: