Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

Штамп уже поднял было руку, чтобы постучать в дверь (в которую никогда прежде не стучал; она всегда была открыта — во всяком случае, для него), и не смог этого сделать. Возможность никогда не стучаться ни в одну дверь — только это он принимал в качестве платы за помощь от спасенных им беглых негров, и он мог на нее рассчитывать. Если Штамп принес тебе теплое пальто, долгожданное письмо, спас тебе жизнь или починил бочку для воды — то он мог беспрепятственно входить к тебе в дом, словно в свой собственный. Поскольку посещения Штампа всегда несли добро, его шаги или приветственный оклик за дверью всегда встречались радушно. И он предпочел не отказываться от этой единственной своей привилегии, которой очень дорожил: он опустил руку, сошел с крыльца и пошел прочь от дома номер 124.

Он пробовал навестить Сэти и еще несколько раз; бродил по двору, где слышались то громкие возбужденные голоса, то невнятное бормотание, и останавливался у двери, пытаясь уяснить, как же ему все-таки вести себя. Шесть раз за шесть последующих дней он специально приходил сюда и пытался постучаться в дверь дома номер 124. Но холодность самого этого жеста, ощущение того, что у этих дверей он действительно чужой, подавляли его решительность. И он вновь и вновь возвращался назад по своим следам, оставшимся на снегу, и вздыхал. Увы, дух бодр, но плоть слаба.

Пока Штамп решался зайти в дом номер 124 — исключительно в память о Бэби Сагз! — Сэти пыталась последовать совету свекрови: положить на землю и щит, и меч. Не просто принять ее совет к сведению, но действительно ему последовать.

Прошло четыре дня с тех пор, как Поль Ди сосчитал, сколько у нее ног. Сэти рылась в куче старых башмаков, разыскивая коньки, которые, как она была уверена, должны были там быть, и ругала себя за глупую доверчивость. Как легко она сдалась тогда там, у кухонной плиты, когда Поль Ди поцеловал ее искалеченную спину! Неужели трудно было догадаться, что и он, конечно же, поведет себя в точности как и все остальные в городе, стоит ему узнать о ее поступке. Двадцать восемь дней у нее были настоящие подруги, у нее была настоящая свекровь, и все ее дети были при ней; двадцать восемь дней она занимала вполне достойное место среди соседей. Да и настоящие соседи у нее тоже были! Но все это давно ушло и никогда не вернется. Никогда больше не будет танцев на Поляне и счастливых пирушек. И горячих споров вокруг этого закона о поимке беглых негров [7] В 1850 г. был принят закон, обязывавший власти северных штатов задерживать беглых рабов и возвращать их хозяевам. , о налоге на землю при поселении [8] Негры были освобождены без земли и были вынуждены арендовать ее у бывших рабовладельцев. , о путях Господних, которые неисповедимы, и о скамьях для чернокожих в церкви; об аболиционистах и о борьбе с рабством, о жульническом голосовании [9] Имеется в виду избрание в 1856 г. на пост президента южанина Джеймса Бьюкенена. , о республиканцах, о Дреде Скотте [10] В 1857 г. Верховный суд вынес решение по делу негра Дреда Скотта (1795–1858), который, переселившись со своим хозяином на Север, то есть в пределы штатов, где рабство было запрещено, на этом основании требовал своего освобождения; Верховный суд в угоду рабовладельцам постановил, что переселение раба в свободный штат не влечет за собой его освобождения. , о праве на образование, о повозках с высокими колесами, где жили временные поселенцы, об организации «Цветные женщины Делавэра» в штате Огайо и о других важных вещах, обсуждая которые они часами просиживали у них в доме, топая ногами об пол от возбуждения. И больше не будет радостного ожидания очередного номера «Норт Стар» или новостей о поражении. Больше никто не вздохнет из-за очередного предательства и не станет бить в ладоши из-за любой незначительной победы.

Эти двадцать восемь счастливых дней сменились восемнадцатью годами всеобщего осуждения и одиночества. Потом несколько месяцев в ее дом вновь стало заглядывать солнышко, как то обещали взявшиеся за руки тени на дороге; порой слышались даже приветствия от других цветных, особенно когда она была вместе с Полем Ди; она наконец получила возможность по-человечески заниматься любовью с мужчиной. И вот больше этого нет. Осталась только она, подружка Денвер. Неужели мне так и суждено, с горечью думала Сэти, неужели краткие счастливые перерывы в этой непереносимой жизни будут случаться лишь каждые восемнадцать-двадцать лет?

Что ж, раз суждено, значит, так тому и быть.

Она на коленях скребла пол щеткой, а Денвер ползла за ней следом, тряпкой убирая грязную воду, когда появилась Бел и спросила: «А это зачем?» Сэти, по-прежнему стоя на коленях и не выпуская из рук щетку, подняла голову и увидела в руках Бел коньки. Сама она кататься на них совсем не умела, но в это мгновение окончательно решила последовать совету Бэби Сагз: сложить оружие. Она бросила щетку, оставила ведро с грязной водой посреди комнаты, велела Денвер притащить шали и принялась судорожно искать вторую пару коньков — она была уверена, что, конечно, отыщет их там. Если бы кто-нибудь, включая Поля Ди, из жалости или из любопытства заглянул бы в окно и увидел, что она делает, то непременно решил бы, что эта женщина в третий раз сошла с ума, потому что слишком любит своих детей: она явно была счастлива и собиралась кататься на коньках по льду замерзшего ручья.

Поспешно, небрежно она расшвыривала башмаки. Наконец выудила из кучи один конек — мужской.

— Что ж, — сказала она. — Будем кататься по очереди. Одна на двух коньках; вторая — на одном; а третья — на собственных подошвах.

Никто не видел, как они падали.

Держась за руки, обнимая друг друга, они кружились по льду. На Бел были два одинаковых конька; на Денвер — один, мужской, и она, отталкиваясь ногой, неуверенно скользила на нем по неровному льду. Сэти решила, что башмаки — надежнее; в крайнем случае послужат чем-то вроде якоря, но здорово ошиблась. Только ступив на лед, она вмиг потеряла равновесие и шлепнулась на задницу. Девушки, визжа от смеха, бросились к ней на помощь и тут же шлепнулись сами. Сэти с трудом встала, понимая, что на льду не только кости переломать можно, но и что падать вообще очень больно. А падала она в самых неожиданных местах, и так же неожиданно звучал ее смех. То кружком, то цугом, они, цепляясь одна за другую, и минуты не могли на ногах удержаться, но никто не видел, как они падали.

Казалось, каждая пытается помочь другой, и странно, что третья все-таки падала, когда две стояли более или менее устойчиво. Но каждое очередное падение только усиливало их восторг. Могучий дуб и шелестящая зелеными ветвями сосна на берегу скрывали их от посторонних глаз и заглушали смех, когда они тщетно пытались преодолеть земное притяжение, помогая друг другу. Юбки их развевались, как крылья, руки и носы посинели от холода. Близился вечер.