Ольга Шумяцкая - ...И другие глупости

На самом деле Северный Олень никакой не якут. Черты его лица — расплывчаты. Фигура — неопределенна. Как предмет в пространстве он совершенно невнятен. Вот только голова. Голова такая… в кружочек. Под горшок, что ли. Иссиня-черного цвета.

— Может, он притворяется, что якут? — говорит Мурка. — Все-таки в Якутске, наверное, лучше быть якутом. Больше любят. Пойдем посмотрим, на такси повезет или на автобусе.

И мы идем смотреть. Но застаем только левый кирзовый сапог, который втискивается на подножку набитого автобуса.

— Жа-а-адный! — тянет Мурка.

На следующий день мы с Муркой сидим на диване. Мы сидим на диване с утра и ждем звонка от Мышки. Мышка не звонит. Мы сидим на диване до вечера и ждем звонка от Мышки. Мышка не звонит. Около полуночи мы решаем, что неплохо бы вызвать милицию и уже наконец вызволить лучшую подругу из лап якутского маньяка. И Мурка даже протягивает руку к трубке. И даже берет ее. И трубка вдруг говорит Мышкиным голосом:

— Я буквально на секундочку! Совершенно нет времени! В Третьяковку решили не ходить. Были в Алмазном фонде. Олень купил ребенку надувного крокодила за восемьсот двадцать девять рублей, но — слава богу! — мне удалось в последний момент схватить его за руку!

— Ты что, купила ему крокодила? — шипит Мурка.

— Ну, Мура, ну, ты что, не понимаешь, он же в своем Якутске таких денег в глаза не видел! Да, пирожки прошли на ура, соляночка тоже имела успех. Конец связи.

И кладет трубку.

— А… — бормочет Мурка. — А… А как же…

Но трубка только угукает в ответ.

— Ну что? — спрашиваю я.

— Кушает хорошо, — отвечает Мурка. — Ходил в Алмазный фонд. Мышка купила крокодила.

— Зачем?

— Оленю.

— А зачем ему крокодил за полярным кругом?

— Ну, ты же знаешь, там большой дефицит зеленых насаждений. Даже салат не растет. От этого у них у всех авитаминоз и цинга.

— А… — говорю я с вопросительной интонацией, имея в виду то, чего мы с нетерпением ждем целый день.

— А вот про это я ничего не знаю! — злобно орет Мурка.

На следующий день мы с Муркой снова сидим на диване и ждем звонка от Мышки. Мышка звонит под вечер и бодро докладывает, что акклиматизация Оленя проходит успешно, голова не болит, температура нормальная, давление приличное, но она, Мышка, уже подобрала ему лекарство, от которого давление будет еще лучше, хотя лучше, если честно, уже некуда.

Тут надо сказать, что у Мышки пунктик. Она всем меряет давление. Дай ей волю, она бы и в метро ездила с надувной грушей. Мы с Муркой как-то предложили ей не сдерживать свой творческий рост и начать ставить клизмы. Мышка задумалась. Вот, думаю, может, ей с Оленя начать. В знак глубокого расположения. Вообще у Мышки большой опыт по уходу за неизлечимыми больными. Чужие беды приводят ее в состояние полной боевой готовности. Живым от Мышки никто не уходил. В прямом смысле. Не один престарелый родственник отдал концы у нее на руках, чем она очень гордится. Однажды у Мышки выдалось упоительное лето. Мама была в одной больнице, бабушка в другой, девяностолетняя бабушкина сестра в третьей, дедушка потерял память, а в Питере тетя Дора, ну, та, в коме, вы помните, начала впадать в детство. Мышка бегала из одной больницы в другую, по выходным ездила в Питер менять судно тете Доре и наслаждалась жизнью. Она до сих пор с нежностью вспоминает об этом лете. Кто не успевает умереть, садится ей на шею. У Мышки в доме всегда толчется какое-нибудь непризнанное дарование неизвестной творческой ориентации, но крайне болезненного вида. Мышка варит дарованию супчики и лечит от соплей.

— Лучше меня никто не умеет ухаживать за больными! — заявляет Мышка с великолепным апломбом. — Уж ты-то знаешь!

Уж я-то знаю. Однажды я отравилась какой-то гадостью, и Мышка прискакала оказывать мне первую медицинскую помощь. Лежу я, значит, в постели. Мышка сидит рядом и рассказывает, как ее мама поссорилась с Джигитом. Подробно так рассказывает, обстоятельно. Кто что сказал. Кто что ответил. Кто кого как обозвал. Кто хлопнул дверью. Время от времени я встаю и удаляюсь в туалет. Тошнит очень. Мышка захлопывает рот и терпеливо ждет. Завидев меня на пороге комнаты, раскрывает рот заново и продолжает с того места, на котором остановилась. Через пять часов неусыпной заботы она собирается домой. Подходит время вечернего кормления Джигита.

Себя Мышка тоже не забывает. Как-то она отправилась выводить прыщ на носу в какой-то косметический салон к Крупному Специалисту по прыщам. Специалист взглянул краем глаза на прыщ и заявил, что у Мышки жутко захламленный организм и надо делать полное медицинское обследование. Известие о тяжелом состоянии организма сильно Мышку взбодрило. Она буквально расцвела на глазах. Сияя прыщом, она отправилась на обследование. Каждый день в десять часов утра она являлась в салон и сдавала им с рук на руки сто долларов, чтобы они копались в ее организме. Через две недели выяснилось, что Мышкин организм нашпигован какими-то лямблиями, которые, оказывается, очень мешают ей жить и которые надо срочно уничтожать с помощью полного курса медикаментозного лечения. В принципе ни до, ни после обследования никто из нас этих лямблий в глаза не видел. Пришлось поверить Крупному Специалисту на слово. Сияя прыщом, Мышка отправилась на лечение. Каждый день в десять часов утра она являлась в салон и сдавала им с рук на руки сто долларов. Большой Специалист ставил Мышке клизмы, делал уколы и совал в рот таблетки, после чего ее долго тошнило и несло в сортире. Постепенно Мышка перешла на хлеб и воду и стала исчезать с лица земли. Через две недели ей объявили, что лямблий больше нет. После этого известия Мышка испытала смутное чувство. Ей было жалко лямблий, к которым она уже успела привыкнуть. Она надеялась, что ей оставили парочку на развод, чтобы она еще раз посетила этот салон и передала им с рук на руки следующую штуку баксов. Да, и прыщ. Прыщ так и остался. Мы с Муркой собственноручно выколупывали его из Мышкиного носа с помощью подручных средств в виде ваты и спирта.

Впрочем, однажды и на старуху нашлась проруха. Мышка не выдержала. А виной всему был

— Ты помнишь Мишеньку? — спросила меня Мурка, пока мы сидели с ней на диване и ждали звонка от Мышки.

— Помню.

— Помнишь, как он ее доставал?

— Помню.

— Тебе не кажется, что с Оленем будет та же история?

— Не знаю, Мур. Тебе не кажется, что у Мыши не может быть других историй?

— Ммммммммм… — сказала Мура и надолго задумалась. — Ты не помнишь, когда это случилось?

— Года три назад.

А дело было так.

Мишенька был младше Мышки на… впрочем, это неважно. Подобрала она его в театре, куда выбралась по нашей с Муркой настоятельной просьбе, пребывая в депрессии по поводу очередного запоя Джигита. Мишенька поднял оброненную Мышкой программку, посмотрел на нее младенческими глазами, похожими на пенку топленого молока, и попросил разрешения угостить кофе. Мышка сдуру разрешила. Ей польстило, что такой молодой человек обратил на нее внимание. Пока пили кофе, Мишенька молчал, и Мышка подумала: какой милый молодой человек. Деликатный и не надоедливый совсем. Потом Мишенька проводил ее домой. На подходе к дому Мышка уже знала, что Мишеньке двадцать два года, что он живет с мамой то ли в Балашихе, то ли в Барвихе — она точно не запомнила, — что в детстве любил мягкие игрушки, а в машинки совсем не играл и до сих пор спит со старым безухим зайцем, что летом защитит диплом и будет что-то там проектировать, а до лета совершенно свободен и что он позвонит Мышке как-нибудь на днях, если она не против дать ему свой телефон.