Рене Баржавель - Дни мира

«Это наш после-е-е-дний бой…» «…соединяйтесь, а затем…»

— Хулиганы, безобразники, — простонала старая гладильщица. «С интер-на-цио-на-а-а-лом…» Под напором скопившейся сзади массы первые ряды демонстрантов ринулись к строю полицейских.

Офицер, командовавший муниципальными гвардейцами, привстал на стременах и крикнул: «Вперед!», сопроводив свой возглас взмахом руки. Лошади врезались грудью в толпу. Полицейские работали дубинками, котелки разлетались во все стороны; с площади Республики продолжалось давление массы демонстрантов; люди, находившиеся в первых рядах, падали с криками; разлетелась вдребезги витрина, стекло посыпалось со звоном. С улицы Ланкри на бульвар высыпала с криками группа нападавших, смела столики террасы кафе «Двух морей», принялась забрасывать полицейских бутылками и керамическими кружками, а затем пустила в ход металлические стулья. Откуда-то примчалась еще одна команда конных полицейских. Из окон, с балконов на полицейских и на демонстрантов посыпалось множество предметов: цветочные горшки, кастрюли, поленья; на толпу упала зажженная лампа, вспыхнувшая прямо в воздухе; дождем падали дырявые сапоги, вазы с цветами, пустые банки, какието овощи… Схватка захватила омнибус, и дерущиеся закружились вокруг него, словно бурные волны вокруг скалы. Взъерошенный рыжий кот с воплями рухнул на империал, высоко подпрыгнул, свалился на кучера, спрыгнул с него на лошадь, затем на землю и исчез. Томас изо всех сил прижимал к себе мать, чувствуя, как у его широкой груди дрожит ее хрупкая спина. Смотрел на происходящее с любопытством и отвращением. Он ничего не понимал, происходящее казалось ему сплошной нелепостью. Блондин метался по империалу, бегал то вдоль него, то поперек, то по диагонали, бешено жестикулировал и что-то кричал на совершенно диком языке. Остановившись возле перил, он заорал еще громче, вытащил из кармана кокой-то черный предмет и направил его на конного полицейского. Раздалось несколько выстрелов: два, три, пять, шесть. В воздух с тротуаров, карнизов и крыш поднялась стая голубей и воробьев, до сих пор почти не обращавших внимания на суматоху на улицах. Полицейский и лошадь упали. До Томаса долетело облачко синего дыма, пахнувшее порохом. Полицейские кинулись к омнибусу, образовав пробку на узкой лестнице, стрелявший орал на них и бил их ногами по головам. Один из полицейских схватил его за ногу и стащил на пол. Полицейские ворвались на империал, схватили блондина, оглушили его несколькими ударами и сбросили на землю. Он рухнул на мостовую, его тут же схватили и куда-то потащили, продолжая избивать. Полиция, получившая подкрепление, начала одерживать верх. Демонстранты в беспорядке отступали к площади Республики. Кучер омнибуса медленно двинулся по своему маршруту.

— Я обещала принести белье господину Бретону в четыре часа, — сказала старая гладильщица. — Но я никогда не доберусь до него с этими анархистами!.. Когда Элен и Томас добрались до площади Вогез, музей оказался закрытым. Гризельду они не увидели.

Гризельда уже исчезла из Парижа. Элен и Томас узнали об этом из записки, доставленной почтальоном. Гризельда прислала короткую записку для Элен и небольшую металлическую трубочку, на которой была наклеена этикетка с текстом:

ЗИДАЛЬ

Если рядом с вами находится больной, страдающий от неврастении, анемии, диабета, альбуминурии, ревматизма, истощения, связанного с отрицательными эмоциями, неумеренностью в еде и питье или сильной усталостью, или же человек с больным желудком, почками или нервами, он должен немедленно принять это удивительное лекарство:

ЗИДАЛЬ

Это лекарство излечивает от всех болезней. Помните: только это лекарство способно вылечить вас от любой болезни.

Элен с недоумением прочитала текст на трубочке и открыла ее. Она была заполнена ватой. Вата окутывала пакетик из бумаги, в которую было завернуто что-то, разбрасывающее зеленые и золотистые отблески. Это оказался перстень; Элен видела его на пальце Гризельды во время ее первого визита в круглый дом. Лежащий на столе на белой упаковке, окруженный сложным переплетением нитей из индийского золота, изумруд впитывал солнце, врывавшееся через окно, и превращал его в живое пламя, цветом напоминавшее лес или глубокое море. Лежавший на столе камень казался больше, чем на пальце Гризельды.

На бумаге, в которую был завернут камень, оказалось несколько строчек:

«Я уезжаю. Должна встретиться с Шауном. Мне нужно будет дождаться его в Москве. Потом я, возможно, вернусь вместе с ним в Париж, если не выберу другую дорогу. Не знаю, когда я вернусь, если так решит Господь. Надеюсь, он будет охранять вас обоих. Этот перстень немного поддержит вас. Я предпочла бы оставить вам денег, но деньги, которые есть у меня, мне не принадлежат. Не продавай перстень кому попало, тебя наверняка обманут. Постарайся найти честного ювелира. Камень прекрасен, и он настоящий. Твой Томас — красивый юноша. Он скоро станет взрослым. Говорят, что царь устроит большой бал в честь участников пробега. Вряд ли им захочется танцевать… А я потанцевала бы с огромным удовольствием…

До свидания, хотя, может быть, прощай…»

Томас положил на ладонь камень, вспыхнувший, словно луч солнца, пробившийся через листву. Изумруд был круглым, выпуклым, ограненным в виде купола так искусно, что вместо того, чтобы выступать над оправой, он казался углубленным в нее; перстень выглядел, словно небольшой сосуд, заполненный до краев ликером зеленого цвета, который неудержимо хотелось попробовать…

Он пробормотал:

— Интересно, сколько он стоит… — Даже не представляю, — отозвалась Элен. — Если ты продашь его, тебе, наверное, больше не нужно будет работать… — Продать его? Ты сошел с ума! Она поспешно и даже резко схватила перстень, светившийся на ладони Томаса, словно что-то угрожало этому сокровищу. Несколько мгновений Элен держала перстень двумя слегка дрожавшими пальцами и смотрела на него. Круглый и зеленый, словно остров… Но полученных за него денег будет недостаточно, чтобы выкупить остров. Да, конечно, их не хватит… Но это будет началом необходимой суммы… Кажется, ее мечты начинают, наконец, превращаться в надежду…

Она сказала:

— Зачем его продавать? Тебе чего-нибудь сейчас не хватает? Да и я умерла бы со скуки, перестань работать… К тому же, ты тоже скоро начнешь работать… Настало время для тебя избрать карьеру! Она завернула перстень в бумагу, получившийся пакетик завернула в вату и положила его в металлический цилиндрик. После этого вышла из комнаты. Томас слышал, как она ходила по кухне, явно отыскивая надежное место, чтобы спрятать перстень. Вернулась мать с чашкой чаю на подносе. Цилиндрика у нее уже не было. Она улыбалась, довольная, словно кошка, налакавшаяся молока из блюдца и уверенная, что уж теперь-то никто не сможет ее опередить.