Яна Матей - Марьяна. Проданная в рабство

— У этой хорошая репутация и нет болезней.

— У этой очень упругая грудь. Скажи своему другу, пусть потрогает. Только взгляни: ни одной царапины.

Как и большинство торговцев, Карлик раздел подростков, чтобы покупатель видел, что у них на теле нет никаких повреждений. Журналисты сократили церемонию осмотра, и Карлик прогнал девочек, чтобы обсудить условия покупки. Он ответил на все вопросы журналистов, которые представились новичками в торговле «белым товаром»:

— Мы, в некотором роде, дебютанты. Можешь нам рассказать, как надо обращаться с девочкой?

— Это очень просто: скажи своему американскому другу, что он должен давать ей только еду. Ее обязательно нужно держать в квартире и никуда не выпускать одну. У меня никогда не было с ними проблем, значит, и у него не будет.

— А если полиция станет его расспрашивать о девочке?

— Пусть отвечает, что ей восемнадцать лет и у нее украли документы.

Журналисты распрощались и через некоторое время вернулись с деньгами. В тот вечер у Карлика не было девочки на продажу и он отвел их к так называемому Бурику. Тот лежал на диване, находясь под воздействием героина. Он тоже вел совместный бизнес с женой, которая с ребенком на руках невозмутимо принялась разговаривать с посетителями:

— В настоящее время из-за конкуренции дела идут плохо. Все вокруг заполонили украинки. Они стоят дороже, но зато и красивее, с длинными ногами. В результате больше никто не хочет моих девочек. Бизнес страдает.

С этими словами сутенерша отправилась за девочкой наверх. В гостиной она безжалостно вытолкнула ее в свет лампы.

— Вот, этой девятнадцать.

Несмотря на свою мини-юбку и высокие каблуки, девочка выглядела максимум на шестнадцать.

— Как ее зовут?

— Элизабета. Ну так как, берете или нет?

— Да-да…

— Она ничем не болеет, но должна предупредить: много ест.

— На ней нет колготок… Вы не могли бы дать ей куртку? На улице пять градусов мороза.

— Куртку? Да на какие деньги я куплю ей куртку? Не беспокойтесь, она привычна к холоду.

— Хорошо, держите 1000 евро, как договаривались.

— А, нет! 1000 евро — это у Карлика. У нас девочка стоит 1800 евро.

— Что ж… мы согласны.

Трое журналистов не были удивлены этим внезапным увеличением суммы: Карлик, должно быть, решил, что покупатели повезут девочку за границу. Само собой разумеется, экспортируемая девочка стоит дороже. Элизабета безропотно последовала за ними, неловко поскользнувшись на обледенелом тротуаре. Внутри машины ее язык неожиданно развязался:

— Что вы собираетесь со мной делать? Вы потом привезете меня обратно к Бурику?

— Нет, ты больше к нему не вернешься.

— Тем лучше! Я не хочу туда возвращаться. В рождественскую ночь они заперли меня голышом в собачьей будке. Они все время меня бьют, даже ножом резали. Смотрите! — сказала она, показывая еще не зажившие рубцы на животе.

— Не волнуйся, мы отвезем тебя туда, где о тебе позаботятся.

Журналисты направились в Питешти. По дороге все еще напуганная Элизабета продолжала забрасывать их вопросами:

— Я выйду за кого-то из вас замуж, да?

— Нет, ни за кого ты не выйдешь, успокойся.

— Но вы ведь не привезете меня обратно? Я уже целый год не выходила из квартиры…

Ничего не поделаешь, Элизабета отказывалась им верить. На трассе Питер остановил машину, чтобы взять у нее интервью, прежде чем передать мне. Когда он вышел из машины, чтобы взять в багажнике камеру, Элизабета, сидевшая впереди, быстро скользнула на заднее сиденье. Паул, служивший переводчиком, спросил у нее:

— Элизабета, что ты делаешь?

— Сексом удобнее заниматься на заднем сиденье.

— Сексом? Нет, Элизабета. Эти люди не хотят секса.

— Зачем они тогда меня купили?

— Чтобы отпустить тебя на свободу.

— Они не хотят спать со мной? Я им не нравлюсь, да? Скажите им, что я сделаю все, что они попросят. Я хорошая девочка, вот увидите.

— Конечно, ты хорошая, но эти люди не имеют отношения ни к торговцам, ни к клиентам. Они журналисты. Понимаешь?

— Не понимаю. Я хорошая девочка, со мной не будет проблем.

Совершенно растерянная, Элизабета без конца повторяла одну и ту же фразу. Паул терпеливо объяснил ей, что она не должна их бояться, что ей больше не придется заниматься проституцией, что ее отвезут в приют, где о ней позаботится милая женщина. Питер, вернувшись на свое сиденье, направил объектив камеры на Элизабету, взяв крупным планом ее лицо. Когда загорелся красный огонек, он, держа микрофон в руке, спросил напыщенным голосом:

— Элизабета, отныне ты свободна. Можешь нам сказать, что ты сейчас чувствуешь?

Девушка повернулась к Паулу, который перевел ей вопрос. Похоже, он не произвел большого впечатления на Элизабету, которая с безумным видом продолжала повторять:

— Я буду хорошей девочкой, я сделаю все, что захотите.

Напрасно Паул пытался ей снова объяснить, почему она оказалась в этой машине. Его слова, казалось, приводили Элизабету все в большее смятение. Потеряв терпение, Питер отказался от своей затеи с интервью. А на что он рассчитывал? Что Элизабета разрыдается и начнет его благодарить за спасение?

Все это Паул рассказал мне позже, в приюте. Было уже около полуночи, когда они приехали. Элизабета — маленькая блондинка с короткой стрижкой и испуганными голубыми глазами, жадно доедала огромный «бигмак»: чуть раньше они остановились на автозаправке, чтобы купить «все, что ей захочется».

— Это правда, все-все, что мне захочется? — недоверчиво переспросила она.

Радуясь нежданной удаче, она попросила шоколадку, газировку и… несуществующую марку сигарет. Было очевидно, что она не курит, но ей хотелось проверить благожелательность своих так называемых спасителей. Я подождала, пока она доест свой сэндвич, чтобы представиться и задать ей несколько вопросов. Она рассказала, что у ее семьи в Тимисоаре возникли проблемы, что тогда же она разлучилась со своим братом и родителями и в течение нескольких лет жила на улице. Она также показала мне еще видимые следы от уларов на теле.

— Бурик с женой все время били меня, — повторила она.

Видя озадаченные лица журналистов, я решила им объяснить:

— Вполне вероятно, что она преувеличивает свои страдания, но это нормально. Столько людей лгали ей и пользовались ее беззащитностью. Она ищет доказательства нашей искренности, прежде чем начнет нам доверять. Даже если девочки иногда привирают о своем прошлом, в том, что касается пережитых мучений, они, как правило, правдивы. Впрочем, их тела говорят сами за себя.

Я быстро поняла, что Элизабета была умственно отсталой. Она едва осознавала, что эти журналисты освободили ее. Их камера продолжала снимать малейшие ее движения. Подобная назойливость меня угнетала: освободили жертву сексуального трафика — хорошо; сделали это, обогатив торговца, — это уже более сомнительно; но пытаться извлечь выгоду из ситуации, чтобы выжать, как лимон, и без того сломанную девочку, — я бы назвала это эксплуатацией. Если бы этот Питер действительно заботился о судьбе подростка, он просто обратился бы в полицию. В конце концов, то, что он снял на скрытую камеру, представляло собой совокупность улик, вполне достаточных для того, чтобы прокуратура начала расследование. Разумеется, это не так зрелищно, как покупка девочки, заснятая в репортаже с места событий…