Феррейра Кастро - Сельва

Фейерверк уже закончился, и кладбище снова погрузилось во мрак, так что нельзя было разглядеть даже грубых деревянных крестов.

Алберто повернул и пошел вдоль изгороди, за которой укрывались лошади, мулы и прочий скот. Некоторые быки еще бродили, а другие лежали, подняв головы. Он двинулся дальше: обогнул кажазейро и машинально дошел до навеса, где хранились лассо. На ощупь выбрал одно, напрасно пытаясь разглядеть его в кромешной тьме. Потом попробовал его во дворе, дважды развернув и набросив на воображаемое животное.

И снова окунулся в теплую ночь, ставшую его соучастницей.

Он избавился от наваждения, и перед его глазами больше не пылал огненный образ доны Яя. Но он топал ногами, изо всех сил сжимал кулаки, вонзая ногти в ладони рук, яростно отплевывался и разговаривал вслух сам с собой, чего за ним никогда не водилось:

— Мерзость! Мерзость! Какая мерзость!

Вернувшись к себе в комнату, он сорвал с себя одежду, перебросил через плечо полотенце и, стремительно пройдя через двор, подошел к бочкам. Он вылил на себя всю воду, долго и упорно обливаясь, но так и не смог смыть отвращение, которое испытывал к самому себе…

Вода в реке снова начала спадать. Все вены сельвы несли свои черные воды в глинистый поток, становившийся с каждым днем все более скудным. После вторжения воды и ее господства над сельвой теперь началось отступление, и с каждым днем солнце осушало все новые участки леса. Они были еще покрыты илом, и на нем хорошо отпечатывались следы тех животных, которые отваживались проходить по нему. И если половодье в Амазонии нередко оборачивалось трагедией, то отлив тоже не проходил без драматических событий. Опоясанная притоками Пурус, Журуа, Солимоэнс и другими, подробный перечень которых могли дать только географические справочники или суда, названные их именами, богатая земля пребывала полгода отрезанной от всего мира. В разгар зимнего сезона пароходы поднимались по реке, везя продовольствие и новые партии рабочих, которые, как и их предшественники, слишком поздно убеждались в том, что каучуковое вымя уже высохло. Гайолы плыли, ярко освещенные в тропической ночи, и с ними в сельву приходил праздник. Письма от далекой семьи, цены на каучук, новости из других серингалов, новые товары и новый запас выпивки. Чтобы увидеть пароход, люди выходили из глубин сельвы. А те, что оставались в поселках, получив известия о прибытии судна, приходили в неистовый восторг, будто речь шла о явлении Мессии. От порта к порту, неся всем радость, суда поднимались по реке, снова открытой для навигации. Один, а то и два месяца плыли они — за первым пароходом второй, затем третий, четвертый, — все больше труб поднималось по водным просторам сельвы. Каждое судно имело своего владельца и своих поставщиков, с которых и собирало, спускаясь по реке, добытый за сезон каучук — черные круги с клеймом, выжженным каленым железом на липкой поверхности. Пароходы забирали также каштаны и другие богатства, изобилием которых гордилась сельва. Пронзительный прощальный гудок здесь, гудок там; глаза, наблюдавшие за пароходами, огибающими ближайший поворот, увидят их здесь снова лишь будущей осенью. Когда какой-либо менее расторопный пароход, плывущий последним или задержавшийся у причала в одном из серингалов, оказывался застигнутым отливом, ему приходилось торопиться изо всех сил, не заходя за грузами и не отвечая ни на один зов, — он спешил вниз по реке, гудя день и ночь, а если не успевал, садился на мель и застывал с обнажившимся винтом и ржавеющим корпусом до следующего половодья. Многие гайолы гнили таким образом в течение месяцев и месяцев, уткнув нос в крутой берег или в предательский пляж, ожидая, что вот-вот вода поднимется и труба сможет снова задымить.

В течение всего этого времени сельва была тюрьмой, из которой не было выхода: звери, отвоевав родную землю, бродили по ней свободно, а люди находились там словно в заточении. Город, разрушенный дотла землетрясением, успели бы отстроить раньше, чем сюда дошло бы письменное сообщение о катастрофе.

Но на Мадейре было не так. Как бы сильно ни спадала вода, лот находил повсюду, до самого порта Санто-Антонио, достаточную глубину для любого киля. Гайолы поднимались по реке в течение всего года, уверенные в мощности неистощимого течения. И с ними вместе поднимались бесчисленные косяки самых различных рыб. Они поднимались стаями, и их блестящие спины дни и ночи виднелись на поверхности воды. Приплывали они издалека и плыли еще дальше, чтобы выбрать в верховьях подходящее убежище. Подчиняясь инстинкту, они, сберегая силы, отыскивали вдоль берегов места, где течение было слабее. Их были миллионы, миллиарды, и брошенная в них шпага вонзилась бы сразу по меньшей мере в дюжину рыб. Они плыли вместе, рядами, в одном направлении, И для того, чтобы бросить сеть, когда рыбы проплывали вблизи Параизо, Жоан отыскивал край косяка: забрось он сеть в середину, он никогда не смог бы вытянуть непосильный груз. Когда же шел косяк манди, то требовалась еще большая осторожность, так как эта рыба острыми Плавниками разрезала сети, как ножом.

С отливом покидали притоки и черепахи, спускаясь к самой реке. Кабокло поджидали их в лодке в тех местах, где потоки сливались. Только острое зрение могло уловить момент, когда черепаха высовывала на поверхность свой панцирь. Тогда они натягивали тетиву лука и пускали в небо Свою точно нацеленную стрелу, которая, возвращаясь, отвесно вонзалась в уже почти погрузившуюся в воду вкусную черепаху.

Но река мелела все больше и больше. Сегодня пядь, завтра другая — постепенно открывались золотистые отмели пляжей.

Кабокло покидали тогда устья игарапе и отправлялись добывать черепах на песчаных пляжах, куда они выползали класть яйца.

Алберто тоже однажды вечером, идя по песчаной отмели, выследил черепаху и почти настиг ее, в испуге убегавшую от него, — ведь она чувствовала, что ее жизнь в опасности. Но нет. Он бежал за ней, но так и не отважился схватить ее за панцирь.

— Жоан! Жоан! Вот еще одна!

В темноте повара не было видно, и фонарь словно сам двигался на берегу. Хитрый Жоан ловко перерезал путь насмерть перепуганной черепахе. Он схватил ее у самой воды, просунув пальцы между головой и панцирем и одновременно прижав ее заднюю ногу. Черепаха силилась зарыться в песок, но, удерживаемая таким образом, невольно сама переворачивалась на спину.

— Довольно на этот вечер, — сказал он.

— Сколько?

— Я поймал три питиу, пять тракажа, да еще вот эта…

— Ну куда же еще, достаточно!

Погрузив в лодку все девять черепах, — они так и лежали кверху брюхом, — повар принялся грести. Мягко струилась вода вдоль берега, окаймленного цветущими деревьями эмбауба и ташизейро — единственным прибрежным украшением амазонской глуши. Горячий ветерок что-то нашептывал в летней экваториальной ночи, и вдали светил фонарь, освещавший лестницу и дом.