Феррейра Кастро - Сельва

Когда, поднявшись, Алберто и повар взошли на веранду, все уже улеглись, и даже Неро, растянувшийся у одной из дверей, спал глубоким сном. На следующий день, однако, сеньор Геррейро поздравил их с успешной охотой. Питиу были съедены за обедом, тракажа останутся про запас на следующую неделю. И, может, даже сеу Жука, если он приедет, как говорил, в конце месяца, еще успеет полакомиться куском черепахи.

Они сидели вдвоем на веранде, и Алберто заметил вдалеке, за поворотом реки, большой столб дыма, поднимавшийся к небу.

— Пароход…

Сеньор Геррейро согласился с ним, однако его усталые глаза уже плохо видели на большом расстоянии.

— Должно быть, «Сапукайя».

— Должно быть, должно быть; у него труба компании.

— Верно, везет продовольствие, которое сеу Жука обещал прислать… — высказал предположение бухгалтер.

Но нет. Еще раз перед пальмами пароход загудел, вызывая шлюпку. Одна почта, больше ничего. Когда гайолы не причаливали к изрезанному берегу, это означало, что они привезли для серингала только почту.

Гребет, гребет Алешандрино. Он отправился получить у трапа письма и газеты. И снова «Сапукайя» с прощальными гудками завращал в воде своими четырьмя лопастями.

Среди полученной корреспонденции нашлось письмо и для Алберто. Оно оказалось от матери, и он был счастлив, как никогда. Алберто прочел письмо, облокотившись на подоконник в конторе: перед окном цвели кротоны и белый жасмин. За его спиной сеньор Геррейро поглощал полученные свежие газеты.

— С каучуком по-прежнему плохо… Девятого числа цена была четыре тысячи восемьсот… Десятого — постойте, взгляну — четыре тысячи девятьсот… Четырнадцатого цена снова понизилась — до четырех с половиной… И нам никак не выбраться из этого!

Алберто не слышал, что говорит бухгалтер. Он с жадностью читал материнское письмо: мать сообщала ему, что республиканцы решили наконец амнистировать повстанцев Монсанто. Он мог теперь вернуться на родину, когда ему заблагорассудится. Хорошо бы, он вернулся поскорей, она так хочет видеть его и будет счастлива лишь тогда, когда он будет рядом! В конце письма она утверждала, что многие из тех, что эмигрировали в Испанию, уже вернулись и что амнистия принесла республиканцам горячие симпатии народа.

Алберто читал, перечитывал, глаза его увлажнялись от волнения, и прошлое воскресло, живое, живое и заманчивое, как никогда.

«Республиканцы… Монархисты…» Все это звучало как что-то чужое, далекое и лишенное смысла. Кипевшие в нем страсти умолкли, и его прежние идеи казались ему принадлежащими далеким временам — это были идеи другого человека, который давно и безвозвратно исчез. Теперь он хладнокровно оценивал свой проигрыш и не питал больше ненависти к своим бывшим противникам. Ему захотелось увидеть и их, и особенно тот город, где когда-то он с ними сражался. Увидеть улицы Лиссабона, здание факультета, первых товарищей по учебе, свой дом и свою мать… Мать! Как легко ему было теперь принять решение, когда-то недопустимое, отречься от всего, к чему он стремился, ради того, чтобы вернуться на далекую родину! Его теории все больше казались ему пустыми, и это было связано с каким-то иным понятием справедливости, которое пока еще он не мог окончательно определить…

Сеньор Геррейро встал, и звук отодвигаемого стула прервал размышления Алберто. Он сунул письмо в карман и подошел к конторке, чтобы открыть лицевые счета. Для расчета с Жукой Тристаном у него не хватало еще шестисот двадцати мильрейсов. С карандашом в руке он принялся высчитывать, сколько примерно понадобится времени для его освобождения. Пятнадцать месяцев, возможно, десять, если ему повысят жалованье и он будет экономить. Он не мечтал о том, чтобы привезти какую-то сумму домой. Хватило бы лишь на билет до Манауса и оттуда до Лиссабона. Пусть хоть в третьем классе, он был бы счастлив, ведь он плыл бы на родину! А в Лиссабоне он с голоду не умрет. Мать все поймет, а он сделает все, чтобы не обременять ее. Он проживет и закончит свое образование, ведь даже менее способные как-то зарабатывают и кончают университет.

Волнуясь, он представлял себе, как высадится в Лиссабоне и с нежностью увидит город, полный воспоминаний. «Здесь со мною случилось то-то, а там произошло то-то…» Потом будут объятия старенькой матери, которая с плачем бросится ему на шею, обезумев от радости. Потом он встретится с друзьями за столиком кафе: расскажет им о том, как жил и что делал, о своих безвестных подвигах и недостойных поступках. Они наверняка усомнятся во многом, — ведь в его рассказах будет столько непривычного, непостижимого, такого, что покажется им неправдоподобным. Кто поверит, что, когда здесь рыба косяками поднимается по реке, ее можно резать ножом прямо в воде!

Он подошел к окну и выбросил во двор подальше — чтобы не видеть и не соблазняться — табак и папиросную бумагу для самокрутки. Он больше не будет курить, не истратит впредь ни одного винтема, который можно сэкономить! Он должен вернуться, если только не умрет, если лихорадка пощадит его, как щадила до сих пор! Должен вернуться!

Он не мог дольше сдерживать свою радость:

— Я получил хорошее известие из Португалии….

Сеньор Геррейро, уже склонившийся над гроссбухом, поднял голову, чтобы выслушать новость.

— Я амнистирован. Могу теперь вернуться, когда захочу…

— Итак?

— Итак… — Он неопределенно улыбнулся: — Сразу же, как только у меня будут скоплены деньги на билет… — И, подойдя ближе, другим тоном: — Я хотел бы попросить вас, чтобы вы замолвили за меня словечко перед сеу Жукой, когда он приедет, — пусть бы он повысил мне немного жалованье… Если это вас не затруднит… Выяснить, не прибавит ли он мне…

— Поговорить мне нетрудно! Хуже то, что с понижением цены на каучук ему, наверное, трудно это сделать…

— Мне бы хоть немного… Всего каких-нибудь двадцать — двадцать пять мильрейсов…

— Посмотрим! Посмотрим! Я сделаю все, что могу. Значит, вы и ваши друзья могут теперь вернуться на родину?

Алберто показал ему письмо и газетную вырезку, присланные матерью. Сеньор Геррейро, прочтя; отозвался: да, сеньор, это очень хорошо и справедливо, ведь защита своих идей не является преступлением. Он сам однажды в Манаусе, когда был бухгалтером у Андерсена и К°, участвовал в заговоре против губернатора штата. И не был арестован только потому, что еще до раскрытия заговора в его жизни произошли изменения и он уехал в Мауэс.

В течение всего дня Алберто не мог работать спокойно и сосредоточенно. В мыслях он спешил на встречу с родиной. Все теперь казалось ему легко осуществимым: еще несколько месяцев, и он снова будет расхаживать по улицам Лиссабона.

Вечером, когда контора была уже закрыта, он растянулся в гамаке, чтобы насладиться в одиночестве волнующей новостью. Подняв москитную сетку, он принялся медленно раскачиваться и время от времени насвистывал популярную в сертане песенку.