Феррейра Кастро - Сельва

— Мы могли бы развести огород… — предложил Алберто.

— Я уже думал об этом и даже говорил с Алешандрино. Но он вытаращил на меня глаза, будто речь шла о чем-то потустороннем! У них здесь есть карура и жоан-гомес, а больше им ничего не нужно…

— Если бы выписать семена… Я сам занялся бы грядками в свободные часы…

— И моя жена, она так любит возиться со всякими растениями…

— В таком случае нас уже двое! С помощью Жоана мы справимся. Я, правда, ничего не смыслю в огородах, но это едва ли чересчур трудное дело…

— Совсем не трудное, — поддержала дона Яя.

— Тогда я напишу своему шурину и попрошу, чтобы он выслал мне семена.

Они позавтракали. Ни во время завтрака, ни вечером за обедом Алберто не бросал греховных взглядов на дону Яя. То, что происходило в его сердце, побеждало чувственность. Когда ее ноги под столом нечаянно касались его ног, это не приводило его в смятение. Он не отрывал глаз от сеньора Геррейро: еще была жива благодарность, и жена бухгалтера вызывала в нем лишь почтительное благоговение.

Но, как это обычно бывает, соблазн возродился. В последующие дни в нем снова пробудились тайные помыслы, и глаза его снова то и дело скользили по ее фигуре. Делая вид, что увлечен шарадами, он оставался теперь до позднего вечера на застекленной веранде только для того, чтобы подольше побыть с доной Яя. В эти особенно тихие часы он ясно чувствовал, что ему не следует проводить столько времени в ее обществе, но он не мог противиться своим желаниям. По утрам он, просыпаясь, давал себе слово, что впредь будет вести себя благоразумнее; но как только он садился за стол во время завтрака или обеда, все его добрые намерения улетучивались, уступая место грешным мыслям. Были дни, когда он проявлял особое дружелюбие к сеньору Геррейро, но это вызывалось всего лишь потребностью оправдаться перед ним; в другие же дни он едва мог справиться с обуревавшим его смятением и лихорадочно обдумывал, как похитить у сеньора Геррейро его жену.

Эти бредовые мысли особенно одолевали его, когда он лежал в гамаке и его воображение мчалось лихим галопом посреди царившей во всем доме тишины. «Что, если в один прекрасный день запереть бухгалтера в конторе или удалить его отсюда под каким-нибудь предлогом? А самому попытаться соблазнить дону Яя… Ах, нет, нет! Это все мальчишество, не подобающее в его возрасте… Она явно не помышляет о том, чтобы изменить мужу, а он, Алберто, никогда не решился бы овладеть ею силой».

Воображение увлекало его новыми видениями. «А что, если бы Геррейро умер? Да нет… Дона Яя будет в отчаянии, ведь она искренне привязана к мужу. А потом, тогда она вернется к родителям, в Манаус, и всем надеждам придет конец».

Он размышлял обо всем этом иногда целые ночи напролет. И тогда слышал рык ягуаров, приходивших по ночам в поселок за свиньями. Встревоженные свиньи принимались громко хрюкать, и этот шум, нарушая ночную тишину, наводил ужас на обитателей поселка.

Неисправимые воры, наглые и смелые, ягуары не скрывали своего страшного для всех появления. Они оповещали всех свирепым рычанием, и весь дом дрожал, будто поблизости начинал действовать вулкан.

Чтобы уберечь свиней и покончить с ночными набегами ягуаров, досаждавшими поселку еще больше, чем шум, который поднимал Тиаго, когда напивался, бухгалтер надумал устроить на хищников облаву.

Насытившись, ягуары утаскивали остатки своей добычи в лес, и за ними на дороге тянулся широкий кровавый след. Алешандрино, пройдя по следу, обнаружил место, где они спрятали мясо, и сеньор Геррейро в сопровождении Алберто часа в четыре дня отправился в засаду.

Мясо было засыпано листвой, и вечером, часов в пять, ягуары не преминут явиться сюда на ужин.

Каждый из охотников подыскал себе подходящее дерево с крепким суком, на который можно было бы усесться верхом. И ни словечка, ни сигареты, — ягуары хитры и крайне осторожны.

Прошло полчаса, потом еще столько же, но никаких звуков не доносилось до них, кроме крика попугаев.

Чем можно было развлечь себя в томительной лесной тишине? Жаждущему любви Алберто воображение, как всегда, услужливо подсунуло дону Яя. Алберто видел ее как живую и мысленно обладал ею при ласковом сообщничестве сельвы.

Но вот наконец появился хозяин леса. В зеленой листве мелькнула его пятнистая пижама.

«А что, если он сейчас убьет дона Геррейро? Если убьет? Если убьет… Несчастный случай на охоте, кто посмеет в это не поверить…»

Алберто почувствовал, что леденеет от этой страшной мысли. Сук пружинил под ним, словно резиновый, и ему пришлось схватиться за ветви, потому что казалось, что он вот-вот упадет.

Когда он пришел в себя, перед его глазами пронеслись Лоуренсо и его дочь, Агостиньо и другие; все эти кровавые преступления, на которые толкала людей распаленная похоть… Как могла ему прийти в голову подобная мысль? Какой жестокий зверь вырастал в его собственной груди, чтобы пожрать его разум? Как все это недостойно его, человека, который всегда заслуживал уважения!

Теперь его распирала нежность к дону Геррейро: ведь тот отнесся к нему с отеческой лаской. И у него родилось желание скрепить словами их Дружбу, невольно опороченную им в мыслях.

— Вы хорошо устроились, сеньор Геррейро? — громко спросил он, забыв про совет бухгалтера хранить молчание.

— Тсс! — прошипел тот, не понимая причины такого ребячества.

Ягуар приближался. Он ступал мягко, и опавшая листва почти не шуршала под тяжестью большого пятнистого тела. Добравшись до мяса, он передними лапами разбросал по сторонам покрывавшие его листья и уже собирался прикончить свои запасы.

Как было условлено, первым выстрелил бухгалтер. Алберто сразу вслед за ним, и зверь, в которого попали обе пули, подпрыгнув, упал наземь с рычанием в предсмертных судорогах.

Охотники покинули свои убежища, и сеньор Геррейро, подойдя к убитому ягуару, ткнул его прикладом ружья.

— Этот уже больше не встанет… У меня не хватает терпения сидеть вот так, в ожидании, а то бы я покончил с ними со всеми! Но надо будет поручить это Алешандрино.

Когда они возвращались, уже вечерело. Гойабейры на открытом пространстве высились, словно привидения, окутанные покровом мрака, и огромный кажазейро между ними напоминал неясный силуэт какого-то фантасмагорического здания. За изгородью не торопясь скрывался скот: добродушные коровы и быки, мулы с настороженными ушами и телки, которые, отстав от стада, проворно бросались вдогонку, чтобы очутиться рядом с матерями. В ночной темноте, наступавшей здесь быстро, то и дело поднимались в воздух ночные птицы бакурау. Обычно они прятались в траве и только тогда обнаруживали свое убежище, когда взлетали, раскрывая в последний раз свои белые крылья. И по этому белому пятну ружья-убийцы развлекающихся охотников точно находили цель.