Феррейра Кастро - Сельва

Жука Тристан прочел письмо, стоя у конторки. Затем с возмущением бросил его на стол:

— Ответьте сразу! Сразу же! Пусть его отправят в тюрьму в Умайту как мошенника и убийцу! А потом пусть выдадут мне, я его убью собственными руками.

Алберто взялся за перо, дважды начинал писать и дважды останавливался.

Наконец он склонился над бумагой:

«Мой уважаемый друг!

Благодарю Вас за доказательства преданности, только что данные Вами. Однако человек, о котором Вы мне сообщили…»

Жука Тристан прервал его:

— Непременно напишите, что если бы он был работником, сбежавшим от задолженности в надежде устроиться на лучшую плантацию, то еще можно было бы пожалеть его. Но за то, что он здесь натворил, пощады ему не будет. Ясно?

— Да.

Подписав письмо, Жука принялся объяснять сеньору» Геррейро, что нужно сделать и чего не следует делать, пока он будет отсутствовать. Он едет ненадолго — на три-четыре месяца, не больше. Узнает, как учится в лицее сын, проведет несколько дней с семьей и навестит свою фазенду в Маражо́, где он уже не был несколько лет.

— И хоть немного передохну! — добавил он.

Он вернется как раз вовремя, чтобы успеть сделать заказы на следующее лето, а может быть, даже привезет продукты сам. Если же это не удастся, то заказы должны быть сделаны минимальные, так как все указывает на необходимость ограничений. Кто не производит, тот не ест — утверждает старый закон, и его нельзя нарушать. А если каучук еще больше упадет в цене, к примеру, до мильрейса за кило, то его не следует вывозить. Потом он непременно снова подорожает, и тот, у кого будут кое-какие запасы, еще посмеется над нытиками и спекулянтами. Б. Антунес подождет, а если он не пожелает пойти на это, придется сменить поставщика: Параизо пользуется кредитом, не то что Мирари, прозябающий с веревкой на шее.

Он закурил новую сигару, выплюнул за окно откушенный кончик и, прежде чем уйти, велел еще сеньору Геррейро заполнить вексель на сорок конто, с тем что он учтет его в Белене.

С делами было покончено, и с этого утра в доме больше не было тишины. Проводить хозяина приехали из сельвы Каэтано, Бинда, Балбино и Алипио и остановились в доме. День они провели на веранде. Вечером играли с хозяином в соло и наливались коньяком. Даже еда стала подаваться теперь не вовремя: у Жоана было хлопот полон рот — он укладывал чемоданы и готовил кур, жабути и черепах, которых Жука намеревался отвезти в подарок семье.

Только сеньор Геррейро вел нормальную жизнь, начиная работу в конторе ровно в одиннадцать и погружаясь в чтение своего альманаха в шесть часов вечера. Убедившись в том, что за карточным столом теперь более чем достаточно подходящих партнеров, он перестал оставаться на хозяйской половине и уходил сразу же по окончании обеда.

Однако в тот вечер он остался. На веранду принесли тело умершего парня, сына Назарио, поставлявшего товары в Игарапе-ассу. Согласно обычаю, раз покойный не был серингейро, которых закапывали за домом в спальных гамаках, едва они закрывали навеки глаза, все остальные покойники, принадлежавшие к более высоким слоям здешнего общества, пользовались честью быть похороненными в гробу на кладбище в Умайте.

О его смерти узнали еще перед обедом, и тут же Алешандрино, знавший и это ремесло, взял пилу и молоток и принялся мастерить гроб.

Гроб был готов к девяти часам вечера, и Алберто отправился поискать черной материи для обивки. Поначалу все выражали желание забить в гроб хоть гвоздик: «Пусти, я закончу», «Дай-ка мне молоток и не беспокойся», — но потом количество предлагаемых рук уменьшилось. Жука уселся во главе стола, собирая партнеров для игры в соло.

— Давайте сыграем! Надо же было парню умереть, как раз когда я собираюсь уехать! Похоже на дурное предзнаменование…

Он перетасовал карты, дал снять колоду Балбино и уже с картами в руках повторил:

— Похоже на дурное предзнаменование… Жоан! Жоан! Принеси-ка коньяку!

Только Алберто и Алешандрино обивали теперь гроб. Тук… тук… тук… Стоя рядом с ними, сеньор Геррейро руководил работой. Из глубины дома, нарушая тишину, доносились рыдания отца, оплакивавшего сына.

Расстроенный таким совпадением, Жука Тристан вслед за первой рюмкой выпил вторую, потом — третью, четвертую, и по мере того, как уровень жидкости в бутылке опускался, он становился все более задумчивым в противоположность своим партнерам, которым алкоголь открывал все радости мира. Глаза их блестели, язык заплетался, и если они и не шли дальше в своем веселье, то лишь из-за бухгалтера, который старался соблюсти приличия. Каэтано дошел то того, что, протянув под столом толстую, волосатую руку, хлопнул ею по ноге Жуки Тристана:

— Бросьте вы это, кум! Парень умер оттого, что был болен. Ваш ход…

— Но он мог бы умереть в другой день… Экое совпадение!

— Господу было так угодно. Ничего с вами не случится, вот увидите!

— Я тоже в этом уверен, — подтвердил Балбино.

— Готово! — воскликнул сеньор Геррейро. — Можно идти за телом. — И, видя, что Алешандрино замер в нерешительности: — Ты что, боишься? Ну тогда мы пойдем с Алберто.

Но Каэтано уже поднялся, предлагая свою помощь:

— Я помогу! Я помогу!

Жука ушел, чтобы не видеть трупа, а они втроем вышли на веранду и нагнулись над распростертой там черной фигурой. Алберто взял покойника за ноги, Каэтано за плечи. Сеньор Геррейро шагал рядом, руководя переноской. Уже возле самого гроба Каэтано споткнулся.

— Осторожнее, а то уроним! Осторожней!

Глухой стук рухнувшего на пол тела заставил вздрогнуть собравшихся. Балбино и Алипио вскочили, и все застыли, бледные и оцепеневшие от страха при виде покойника, оказавшегося на полу, в то время как Алберто продолжал держать его за ноги. Это выглядело нелепо, словно он держался за ручки плуга. Один сеньор Геррейро проявил хладнокровие и помог поднять труп и положить его в гроб.

Каэтано извинялся виноватым тоном:

— Если б мы уронили живого, было бы хуже! А он ведь ничего не чувствует…

Догадавшись о том, что случилось, прибежал Назарио с отчаянным криком:

— Сынок мой! Драгоценный мой сыночек! Ах, сынок мой!

Склонившись над гробом, он приоткрыл гамак, в который был завернут мертвец, и обнажил истощенное лицо с бесцветными вытаращенными глазами, словно покойный умер от страха.

— Никогда я больше тебя не увижу, сынок!

Бухгалтер увел его. Вернувшись в комнату, быстрым взглядом окинул лица присутствующих. Только лицо Бинды показалось ему достаточно трезвым и осмысленным, чтобы понимать и действовать. Он отозвал его в сторону и предложил:

— Лучше бы отвезти гроб прямо в Умайту. К утру он уже будет там. И для сеньора Жуки лучше, а то, пока труп здесь, он не успокоится. Ни он, ни бедняга Назарио. Вы, Бинда, могли бы отвезти гроб туда вместе с Алешандрино. Он сядет на весла, а вы — у руля. Как вы думаете?