Феррейра Кастро - Сельва

Черный беззубый рот его сиял глупой улыбкой, а белки его глаз, все черты его лица, казалось, были нарисованы на полотне, надетом на соломенное чучело.

Жука Тристан соединил пятки, поднял ружье и прицелился… Только тогда Алберто понял. Он вскочил, намереваясь помешать… Но было уже поздно. Прозвучал выстрел, и апельсин исчез с седой курчавой головы. Жука Тристан с торжествующим видом опустил дымящееся ружье, а у негра на его лице пугала застыла гримаса страшного сомнения: он не мог понять — жив он или мертв…

На новом месте Алберто освоился быстро, и там, где ему не хватало опыта, он брал сообразительностью. В шесть утра он выскакивал из гамака, умывался и, еще заспанный, ворча, проходил с одной стороны галереи на другую и оттуда на конюшню, тушить горевшие всю ночь фонари. Затем он протирал в них стекла, наполнял керосином, и когда, начищенные до блеска, они готовы были снова давать свет, он шел на кухню, где Жоан предлагал ему чашку кофе. Соблазненная сахаром, в чашке иногда оказывалась огромная сарара — белый муравей, который, если его разжевать, оставлял на языке кислый вкус лимона.

Потом Алберто возвращался на галерею и минут пять стоял облокотившись, отыскивая на реке судно или следя за возней птенцов жапим. Они были похожи на огромные груши из пуха и перьев и держались гроздьями, словно плоды сапоти.

В этот час Жука Тристан еще спал, и бухгалтер также не подавал признаков жизни. Галерея была пустынной, и Алберто приятно было провести здесь несколько мгновений наедине со своими сокровенными мыслями и с Неро, белым короткохвостым псом, радостно бросавшимся к нему навстречу.

Но он задерживался не долго. Взглянув еще раз на восходящее солнце, он отправлялся на склад. Если это был понедельник, ему предстояло пополнить полки товарами взамен проданных в воскресенье, а также прибрать то, что случайно осталось после того, как он отпускал серингейро продукты и кашасу в обмен на каучук. Однако в другие дни можно было обойтись без уборки; достаточно было открыть окна и подмести пол.

Тут появлялись после попойки Жоан и Тиаго — тот и другой готовы были пообещать ему все, что угодно, лишь бы он отпустил им еще вина. Он добродушно уступал их просьбам и, дав им опохмелиться, шел в контору, где еще никого не было в эти утренние часы.

Любая бумага, которую он здесь видел, любая книга, которую он перелистывал, в эти первые дни были для него папирусом, открывающим историю этого мира.

Он встречал накладные, по которым товар поставлялся Жуке Тристану по пять мильрейсов, а он получал с серингейро по пятнадцать, а то и по двадцать мильрейсов. Или записи о сданном каучуке, который покупался по два мильрейса, а продавался на рынке в Манаусе по пять и по шесть мильрейсов.

Алберто с болезненным любопытством изучал все эти бумаги, сопоставляя цифры и записи с количеством лет, в течение которых каждый из сборщиков работал прямо в карман своему хозяину. Взволнованный различием судеб, он застывал, потрясенный суммой месячного содержания, которое Жука выдавал своей жене: три тысячи эскудо — больше, чем заработок серингейро за многие годы. К этому Алберто мысленно присчитывал поездки хозяина в Белен, неизменно отмечавшиеся крупными суммами, полученными от «Каза авиадора» [41] « Каза авиадора » — фирма, выполняющая функции поставщика и коммивояжера по снабжению рабочих-серингейро. , — самыми значительными из всех обнаруженных им среди записей в торговых книгах.

На душе у него делалось тяжко от этих цифр, сопоставлений и наблюдений. Полнота власти, доставшаяся по наследству, завоеванная или купленная, приводила к тому, что ради блага одной личности все остальные приносились в жертву. Здешние конторские бумаги подтверждали все то, что говорилось о жизни в серингалах от Пара до Боливии и от Сеары до Перу.

За написанными здесь от руки или в городе на пишущей машинке строками нетрудно было разглядеть бедственное положение той партии сборщиков, где был и Фирмино, наиболее близкий для Алберто человек во всем серингале.

В одиннадцать часов, однако, все эти размышления отступали, и цифры становились снова просто цифрами в связи с пунктуальным появлением сеньора Геррейро. В своей полосатой паре он приятно отличался от всех других, носивших меланжевые или парусиновые костюмы. Ему было лет пятьдесят; высокого роста, стройный, с уже седеющей головой и серьезным лицом.

Если возникало какое-либо сомнение в бухгалтерских расчетах, Алберто прибегал к его помощи, и сеньор Геррейро без раздражения делился с ним всеми своими познаниями.

— Да, это так.

Или:

— Давайте я вам объясню.

Его доброжелательный, спокойный тон вызывал уважение; работал он всегда, стоя у высокой конторки.

Он жил в задней половине дома, где у него была отдельная веранда и пять просторных комнат. Комнаты, правда, нуждались в ремонте: все стены были изъедены термитами, но бухгалтер, у которого был хороший вкус, выписал из Манауса обои и оклеил ими стены сверху донизу, бросив вызов жаре.

В час завтрака за ним всегда приходила жена. Если он, занятый сложными подсчетами, сразу не поворачивал головы, она оставалась молча ждать удобного момента, чтобы позвать его.

Алберто вставал, кланяясь ей: она в ответ слегка ему улыбалась. Ее присутствие волновало его, вынуждая изобретать тысячи предлогов, чтобы, подняв глаза, лихорадочно ласкать взглядом ее осеннее тело, повергавшее его в мучительное смятение.

Она была белой, как и ее муж; Алберто, уже досконально изучивший ее внешность, видел ее перед собой даже тогда, когда она отсутствовала, видел даже в ночной темноте, словно выхваченную из мрака ночи мощным светом прожектора.

Тщетно упрекал он себя за недостойные чувства и мучился угрызениями совести, тем более сильными, что в сеньоре Геррейро он нашел друга. То ли из-за цвета кожи, то ли из-за знания французского языка и начитанности, но бухгалтер проявлял к Алберто явное расположение, обходясь с ним по-отечески. И не раз на закате солнца он звал его посидеть под сапотильейрой и там посвящал в тайны разгадывания шарад. Перелистывая тонкими пальцами «Лузо-бразильский альманах», сеньор Геррейро переходил от самых простых шарад к синкопированным, тоже не слишком трудным, а затем к логогрифам и загадкам, которые были по зубам лишь мастерам, поседевшим над словарями.

Ему не удалось пока решить многие шарады, говорил он, но он мог бы иметь все решения, если бы его коллеги в штате Амазонас образовали общество, подобное обществу в Пернамбуко, члены которого обменивались между собой разгадками. Поначалу он полагал, что можно выиграть, действуя честно. Но он ошибся! Из циркуляра, полученного от одного пернамбукского знатока по разгадыванию шарад, где содержалось приглашение вступить в их секту, ему сразу стало ясно, что те, кто похваляется разгадкой всех шарад, просто жулики. Как и везде, здесь тоже царил обман. Люди, возглавлявшие общество шарадистов в Пернамбуко, делали вид, что обладают, подобно Эдипу, высочайшей мудростью, а на поверку оказались отъявленными мошенниками, которые не стеснялись выпрашивать решение шарад у самих авторов. Вначале сеньор Геррейро преклонялся перед обладателями премий, которые, казалось, превзошли в труднейших состязаниях пределы человеческих возможностей. Но теперь он относился к ним с презрением, уважая лишь тех, кто представлял среднее количество разгадок — верный признак, что они были честны и не воспользовались чужими усилиями. И если бы он и вступил в такое общество, созданное из одних амазонцев, то лишь затем, чтобы досадить наглым пернамбукцам.