Феррейра Кастро - Сельва

— Да, хотел бы.

— В воскресенье я вам его принесу. Но шлем, должно быть, попортился, когда я его сдирал с головы…

Чтобы успокоить людей, бухгалтер поскорей разослал их кого куда:

— Ладно. Мандука и Зе пусть пойдут поесть. Жоан, возьми их с собой. А ты, Алешандрино, вырой могилу.

— Только для Прокопио…

— Для обоих.

— Для обоих, хозяин? Индеец в христианской могиле? Лучше я брошу его в реку на съеденье пираньям…

Сеньору Геррейро не хотелось обижать серингейро, видевших в индейцах жестокого и беспощадного врага. И он сделал вид, что колеблется:

— Да, конечно… — Но тут же добавил, словно размышляя: — Да нет. Пожалуй, лучше вырыть могилу где-нибудь в стороне. За кладбищем и без креста. Так хоронят иноверцев…

— А по мне, я бы выбросил его в воду, и делу конец!

Тиаго, державшийся в отдалении, устремив жадный взор на обезглавленного, подошел спросить:

— Вы хотите бросить Прокопио в реку?

— Прокопио — нет; индейца, — сказал с недовольным видом Алешандрино, который все еще хотел настоять на своем.

— Тот тоже этого заслуживает… — пробурчал Тиаго.

Все, остолбенев, не могли промолвить ни слова от негодования. И уставились молча на старого негра, который повторял, открывая свой жабий рот:

— Тот тоже этого заслуживает — мошенник был, каких свет не видывал…

Сеньор Геррейро в конце концов возмутился:

— Заткнись! Если скажешь еще хоть слово, я велю не давать тебе больше кашасы! Пошел прочь, несчастный!

— Я больше ничего не скажу, белый; но что он был мошенником — это точно! — И Тиаго удалился, с трудом волоча свою хромую ногу, похожий на дьявола, вырезанного из черного дерева.

— Иди, иди, Алешандрино! Рой могилы. А вы отправляйтесь завтракать, потом приходите на склад получать патроны.

Все разошлись, трупы снова накрыли, и на скамейке под сапотильейрой остались только сеньор Геррейро и Алберто.

— Мне иной раз становится жалко этого несчастного Тиаго. Но меня удивляет, что он не понимает шуток и с ненавистью относится к тем, кто подшучивает над его недостатком. Виноват здесь сеу Жука! Если бы он не распустил негра и запретил бы серингейро называть его Колченогим… Но куда там! Он сам подает пример… А поскольку он сам делает с Тиаго что хочет, то ему наплевать, что тот позволяет себе по отношению к другим!

— Сеу Жука, видно, очень его любит…

— Любит, но на свой лад! И Тиаго знает это и этим пользуется. За сеу Жуку он готов жизнь отдать, а другого из-за простой насмешки готов этой жизни лишить.

Неро подошел и уселся рядом с ними. Мухи уже облепили гамак, в который были завернуты мертвецы.

— Что вы думаете теперь делать, сеньор Геррейро?

— Что думаю делать?

— В Попуньясе…

— Да ничего. Сеу Жука скоро вернется, он и решит, что делать. Да только ничего тут не сделаешь. В прежнее время в таких случаях снаряжали хорошо вооруженный отряд и посылали преследовать индейцев-паринтинтинов. Но Рондон [47] Рондон — генерал, руководитель Управления по защите индейцев. , который пытался умиротворить их, распорядился, чтобы этого больше не делали. И я нахожу, что он прав. Это племя отличается бесстрашием и непримиримостью — его трудно приручить. Их надо либо всех перебить, либо, захватив в плен, вывезти отсюда, в противном случае понадобятся долгие годы и многие жертвы, чтобы заставить их смириться. Но справиться с ними весьма трудно: паринтинтины очень многочисленное племя. Послать четыре-пять человек преследовать их бесполезно. Это лишь усилит их ненависть, и больше ничего. Они могут уйти на некоторое время в свои деревни: меньше чем отрядом в сто — двести человек они не нападают на поселки. Но потом опять возвращаются. Индейцы считают, что это их земля, что мы забрали ее незаконно, и они нам этого не прощают. Это длится долгие годы и, должно быть, продлится еще много лет.

— Но в Попуньяс явилось не все племя?

— Какое там! Это была наверняка лишь небольшая его часть. И, должно быть, не этот, которого принесли сюда, их вождь, как предполагает Мандука. Нет! Вождь покидает свою деревню лишь для больших походов. Этот индеец был скорее всего одним из помощников вождя, а сам вождь сейчас, наверное, преспокойно отдыхает в своей деревне. Как мы в свое время совершали вылазки против них, так и они время от времени проводят вылазки против нас. Мы посылали четырех-пятерых; они же, поскольку людей у них много и стрелы дешевле патронов, отправляют отряд в сто — двести человек. Но, как я уже сказал, преследовать их бесполезно. Индейцы только еще больше озлобляются, и почти всегда серингейро погибают или попадают в плен. Я знал одного, который побывал в Каламе и спасся чудом. Он с товарищем шел три дня по следу индейцев, напавших на серингал. Наконец однажды вечером они обнаружили на берегу реки хижину, где индейцы собирались переночевать. У них был разожжен большой костер, и тогда четыре или пять серингейро, — не знаю, сколько их было, — договорились напасть на них сразу, открыв стрельбу. Прицелились и выстрелили одновременно. Похоже, ранили двух-трех, но больше им выстрелить не удалось. Индейцы, догадавшись, что их немного, покинули костер и спрятались в темноте. Серингейро побежали за ними и растеряли друг друга: темно было — хоть глаз выколи. Немного погодя Жоаким, — это тот, кого я знал, — услышал, как его товарищи кричат, взывая о помощи. Трое или четверо одновременно подверглись нападению в разных местах, и сразу крики стихли: Жоаким понял, что их всех прикончили. Он решил попытаться спастись и смекнул, что лучше всего ему забраться на дерево, прежде чем его обнаружат, и просидеть там, спрятавшись, до рассвета, когда индейцы тронутся в обратный путь. Он провел там ночь, не услышав ни малейшего шороха. И подумал, что паринтинтины, хорошо знавшие лес, ушли, несмотря на темноту. Утром он взглянул на хижину, — там не было ни души. Почувствовав себя в безопасности, Жоаким спустился с дерева. Но едва он коснулся земли, как из-за деревьев выскочило множество индейцев, проведших там всю ночь в ожидании, когда Жоаким покинет свое убежище, и просидевших тихо, как мыши. Они схватили его, отвели живого в свою деревню и там заставили танцевать вместе с ними вокруг отрезанных голов его товарищей. Жоаким натерпелся там предостаточно, но все же как-то сумел войти в доверие к индейцам. А когда паринтинтины рассудили, что он уже не уйдет от них, и оставили его на воле, он убежал и добрался до Каламы.

— И как же они живут, эти индейцы?

— За исключением вождя племени и его приспешников, у них все живут одинаково, все делится поровну, и жизнь самая простая. Когда они нападают на серингалы, то хватают прежде всего то, что блестит, однако и разрушать все, что попадется под руку, им нравится. Никаких других потребностей, кроме тех, что диктуются природой, у них нет. Женщин у них достаточно. Мужчины ловят рыбу, охотятся и не хотят ничего больше знать. Торговля их не интересует, потому-то их и трудно приручить.