Феррейра Кастро - Сельва

Но вот капитан Пататива, после того как судно причалило к берегу, подошел и стал рядом с Жукой Тристаном, в то время как внизу боцман отдавал команду:

— Спустить трап!

Сеньор Геррейро вошел на пароход первым, все остальные за ним. Только после полагающихся объятий, возгласов и первых новостей встречающие заметили присутствие Жукиньи, которого отец привез провести здесь лицейские каникулы. Он пробудет недолго: недели две, до прихода «Айморэ», ведь ему нельзя опаздывать к началу занятий.

Мальчик выглядел хилым: голова втянута в плечи, на тонких губах сухая, нервная улыбка, не идущая к его детскому лицу.

Едва они ступили на берег и двинулись вперед целой процессией, находившийся тут же Тиаго, протянув свои огромные ручищи, обнял Жукинью и крепко прижал к своему сердцу. Он был преисполнен нежности, живой и горячей: Алберто никогда бы не подумал, что такая нежность может жить в высохшей груди старого негра.

Жука Тристан остановился с добродушным видом:

— Выходит, Колченогий, мне никакого внимания?

— Ах, хозяин! Сколько уже времени я не видел Жукинью! Как он вырос! А ведь я его помню вот таким попугайчиком, вот таким… Ведь я его таскал на закорках! — И более почтительным тоном: — Ну, а вы, хозяин, как поживаете? Благополучно доехали? Как дона Санта?

— Все хорошо. А ты как себя вел? А? Мне надо будет спросить сеньора Геррейро.

И, улыбающийся, в хорошем настроении, он двинулся дальше.

Когда подошли к той части дома, где он обычно жил и которую Жоан поспешил открыть, бухгалтер сообщил ему, что он устроил себе кухню отдельно и сегодня все будут завтракать у него. Дона Яя, также пришедшая поздороваться, объявила, что завтрак скоро будет подан, поскольку путешественники, должно быть, проголодались. Жука воскликнул:

— Да, я не прочь поесть! А ты?

Сын ответил неопределенным, холодным жестом.

Приехавшие водворились в своих комнатах, и был подан аперитив, после чего все направились по галерее к апартаментам сеньора Геррейро.

Неутомимый Алешандрино все еще сновал по берегу вверх и вниз, таская на спине корзины с мукой, ящики и бочонки — все, что было погружено в Белене для серингала.

— Так… Ну, а где Балбино? Бинда? Каэтано? — спрашивал Жука Тристан.

— Они должны быть здесь в субботу. Сегодня они не пришли, ведь мы не знали, когда прибудет судно.

На веранде сеу Геррейро («Прекрасно придумано, сеньор; поздравляю, дона Яя») все сели за стол: Жука Тристан — слева от Геррейро, на место, которое обычно занимал Алберто; рядом с ним Жукинья, а Алберто напротив, рядом с доной Яя.

Жука очень удивился, увидев за столом Алберто, и старался припомнить, ел ли когда-нибудь португалец за одним столом с ними. Он не стал, однако, задерживаться на этом. Был энергичен, весей, без конца задавал всякие вопросы и находил новые похвалы для тех новшеств, которые ввела дона Яя.

Бухгалтер решил воспользоваться его хорошим настроением:

— Я рад, что вы одобрили мою затею. Это удобнее для меня и для жены, которая теперь уже не сможет приписывать галерее свои простуды… В Крато у нас тоже была своя кухня. Я уже договорился с доной Виторией, чтобы она помогала моей жене, когда вам понадобится Жоан… Если только вы не предпочитаете делить трапезы с нами…

— Нет, благодарю вас, это будет обременительно для доны Яя…

— Почему обременительно! Это доставило бы нам большое удовольствие!

— Со мной часто обедают Каэтано, Бинда, Балбино и Алипио… Слишком много народа. Мы лучше останемся там.

— Как пожелаете. Но никакого неудобства это нам бы не доставило.

— Ну, увидим! Увидим! Как же у вас тут все шло? Как люди? Как работают?

— Все то же самое. Даже хуже. Каждый раз, как приходит судно, только и спрашивают, что о цене на каучук. Все пали духом… А там, в Пара? Что говорят?

— Хорошего мало. Но все на что-то надеются. Антунес сказал мне, что он еще не совсем потерял надежду. Но на что можно рассчитывать? Каучук больше не приносит прибыли — один сплошной убыток! Не знаю прямо, что делать! Я побывал на своей фазенде в Маражо. Вот она, похоже, приносит доход. Посмотрим… Так или иначе, я сократил заказы на поставки. Антунес хотел послать больше товаров, но я не согласился. Нельзя увеличивать задолженность рабочих. Я не намерен расплачиваться своими стадами скота за то, что съедают серингейро. Каучук не дает прибыли! Я не виноват! Не могу терять свои деньги!

Сидя на новом месте, Алберто на противоположной стене заметил какие-то трещины и пятна, которых он раньше не замечал. И впервые он сидел совсем близко от доны Яя, но приезд хозяина и привезенные им новости так взволновали его, что соседство с доной Яя уже не рождало в нем на этот раз прежнего смятения.

На следующий день Жоан вернулся в свою кухню, и Алберто стал обедать с Жукой Тристаном. Он был его служащим и не мог столоваться у сеньора Геррейро, иначе ему пришлось бы платить за свое питание отдельно.

Всю неделю Алберто сидел напротив Жукиньи, а хозяин во главе стола. В субботу, однако, приехали надсмотрщики, и Алберто пришлось пересесть. Он сел напротив Винды. Это было приятнее. Антипатия, которую Жукинья внушил ему сразу же, едва он увидел его на берегу, усиливалась с каждым днем. Равнодушный и наглый, Жукинья держался со всеми дерзко и высокомерно, всячески подчеркивая, что он хозяйский сын и наследник, которому будет принадлежать все это. Алберто не раз еле удерживался, чтобы не надавать мальчишке пощечин, но он не смел даже словом осадить наглеца и мучился от испытываемого им унижения. Его бесили раболепные восторги Жоана, Алешандрино и Тиаго, расточаемые Жукинье. Старый негр каждый день таскался в сельву, волоча свою хромую ногу, и приносил мальчишке диковинные плоды, которые тот принимал как должное, не выказывая ни малейшей благодарности.

Но зато его отец на время превратился совсем в другого человека. Пока сын гостил у него, Жука был добродушным, веселым и щедрым. Дошло до того, что, забыв о своей прежней строгости, он даже пускался в откровенности, рассказывая о своей жизни в Белене, фильмах, которые он там видел, о том, как он веселился на последнем карнавале.

Но в один прекрасный день «Айморэ», спускаясь по реке, зашел в Параизо и увез капризного наглеца.

За обедом царила тишина. Жоан отодвинул от стола ставший уже ненужным стул, но чувствовалось, что Жукинья еще владеет всеми мыслями отца, и это делало трапезу печальной.

На следующий день Жука Тристан снова превратился в строгого хозяина, и разговор оживлялся только вечером, после коньяка, выпиваемого Жукой без собутыльников: ни бухгалтер, ни Алберто, приходившие играть с ним в соло, не пили.

Только по субботам, когда появлялись Бинда, Каэтано и Балбино, обеды и ужины проходили веселее. Жука Тристан относился к этим людям по-братски: они были вылеплены из одной глины, в венах их текла та же кровь. Улыбаясь, он правил в их обществе и позволял заискивать перед собою. С ними он мог пить сколько угодно, говорить что заблагорассудится, быть полностью самим собой и не ощущать при этом какой-то смутной неловкости, как наедине с Геррейро. Его злили теперь вежливые разговоры бухгалтера и его добродушная любезность, внушавшие всем уважение. Вернувшись за свой стол, он подумал, что серингейро явно отдают предпочтение этому человеку, всегда ровному и обходительному в обращении с ними. И то, что он, хозяин, не мог пробудить в их душах подобной симпатии, вызывало в нем зависть и рождало подозрение. Кто его знает, о чем там с ними рассуждает Геррейро! Ему, Жуке, тоже было бы легко показывать себя великодушным и добрым, если бы он управлял чужой фазендой! Бухгалтер покрывает их грешки и усердно нахваливает за всякую малость; отпускает им больше, чем положено, не наказывает лодырей и защищает провинившихся; еще бы — ведь за все платит хозяин, он-то и оказывается в дураках, хотя в таком возрасте мог бы уже набраться ума!