Феррейра Кастро - Сельва

— Они, должно быть, счастливы, — улыбнулся Алберто. — Но что предпринимает Рондон?

— Почти ничего, ведь договориться с этим племенем невозможно. Мадейра пережила уже две больших эпопеи. Одна из них — сооружение железной дороги Мадейра — Маморэ. Чтобы ее построить, потребовалось почти полвека. Люди приезжали на строительство, и лихорадка — хлоп! — убивала их! Погибали сотни. А те, кто в страхе бежал от лихорадки, были схвачены индейцами и убиты. Компании прогорали, и строительные материалы оставались там гнить. Денег, истраченных на эту железную дорогу, с лихвой хватило бы на постройку двадцати таких дорог. Другой эпопеей была экспедиция полковника Рондона. Он теперь генерал и собирается перебраться в Рио-де-Жанейро. Приятный человек. Я не раз беседовал с ним в Крато. И даже однажды здесь встретился с ним на борту гайолы. Но, как я уже упоминал, полковник прибыл в Каламу с целым войском и всем необходимым снаряжением. У него уже был опыт умиротворения других индейских племен, и он думал, что паринтинтины то же самое. Какое там! Это был ужас! Каждый день подстреливали кого-нибудь из офицеров или солдат, и о том, чтобы установить мирные отношения с паринтинтинами, не могло быть и речи! Вы понимаете… Когда офицер видел, как умирает от индейских стрел его товарищ, ему хотелось только одного — убивать индейцев. Но полковник Рондон запрещал мстить врагам. У него доброе сердце, и он не хотел войны, хотел мира. Это была дьявольская борьба! Как-то солдаты захватили одного молодого индейца и привели в Каламу. Обходились с ним очень хорошо, давали ему все, что могло ему понравиться, в расчете на то, чтобы он, вернувшись к своим, мог склонить их к союзу с белыми людьми. Когда решили, что его перевоспитание закончено…

Сеньор Геррейро прервал рассказ, увидев, что дона Яя появилась на веранде. Она спросила, что это за тюк лежит рядом с ними.

— С вашего разрешения я потом доскажу подробней. — И, поднявшись, кратко закончил: — Индеец удрал, отрезав голову одному солдату и унеся ее в свою деревню… Вот так он отблагодарил за хорошее с ним обращение…

Алберто увидел, как бухгалтер пошел навстречу жене и с Объяснениями, которые он не слышал, увел ее внутрь, не дав ей, таким образом, увидеть мучительное зрелище. Алберто тоже встал и начал прохаживаться по берегу реки. Воспоминание о его пребывании в Тодос-ос-Сантос, где он каждую минуту мог погибнуть, как Прокопио, все еще тяжело угнетало его. Ах, когда же он сможет вспоминать этот кошмар вдали отсюда! И как это будет? Какое чувство испытает он, когда станет размышлять об этом в Португалии, сидя в одиночестве за столиком кафе или поднимаясь по проспекту Свободы, как он это делал когда-то с наступлением вечера, слушая, как шуршат шины роскошных автомобилей и наблюдая, как прыгают резиновые мячи, брошенные детскими руками! Да, сельва красива, величественна, даже ослепительна. И она так богата и в будущем должна отдать людям свои фантастические богатства, но день этот наступит еще нескоро! Ведь все ее величие, вся ее ослепительность, вызывающая потрясение, вскоре поглощались томительным однообразием. И безвестных ее открывателей поражала неумолимая смерть — от болотной лихорадки, от отравленных стрел; они сходили с ума, лишенные любви, — бедные, несчастные невольники среди невиданно пышной природы!

Алешандрино склонился над гамаком. Открыл его и поднял труп Прокопио. Потом рывком взвалил его себе на спину. Неро снова подбежал, посмотрел и принялся лизать рот и грудь индейца. Алешандрино двинулся со своей ношей к могиле. Смешно и страшно сотрясалось на плечах Алешандрино обезглавленное тело Прокопио, безжизненное, черное, облепленное мухами, тучей летевшими вслед за ним. Учуяв близость роскошного пира, урубу расселись на вершине кажазейро, с любопытством вытянув свои отвратительные голые шеи…

В воскресенье Фирмино явился раньше обычного и сразу же заглянул в контору. Убедившись, что бухгалтера нет, он боязливо окликнул:

— Сеу Алберто… Сеу Алберто…

— А, это ты, Фирмино! Ну что? Как поживаешь? — И, увидев его лицо, воскликнул: — Что-нибудь случилось?

— Ничего, сеу Алберто. У вас все в порядке?

— Живу помаленьку. А ты, Фирмино?

— Я… Так себе… Я хотел поговорить с вами, сеу Алберто…

— Давай! Что там такое?

— Я хотел поговорить по важному делу…

— Хорошо! Что-нибудь случилось?

Фирмино не ответил.

— Подожди, я сейчас… Ты пройди в мою комнату, там, в коридоре. Я приду туда.

Что бы это ни было, дело наверняка плохо: он никогда еще не видел у Фирмино такого выражения лица. Алберто собрал лежавшие на столе бумаги, поставил на них флакон с клеем и вышел, прикрыв за собою дверь.

Очутившись снова перед другом («Садись, а я постою здесь, и положи, если хочешь, шляпу; будь как дома»), он стал слушать, что говорил ему тихим, доверительным голосом его бывший напарник.

Фирмино говорил долго, изливая душу и моля Алберто помочь ему.

Алберто не мог ему отказать. Да, Фирмино прав, и на его месте он поступил бы так же. Если и надо чему удивляться, так только тому, что он так долго продержался один-одинешенек в глухом лесу.

— Хорошо, Фирмино, я добуду напильник.

— Если это вам не слишком трудно… Если вы опасаетесь, — ведь могут обнаружить, что вы мне помогли, — то я обойдусь…

— Нет, это будет нетрудно. А если даже и трудно… Я достану напильник, Фирмино.

— Очень благодарен. Иначе придется вместе с цепью отрывать доску, и будет шум, могут проснуться, и все откроется.

— Я оставлю напильник под кажазейро, а ты, Фирмино, как только перепилишь цепь, положи его туда обратно. Утром я возьму напильник и положу на место. Но ты не думаешь, что лучше бы попросить перевести тебя в другой поселок? Хотя бы в Параизо… Туда индейцы наведываются реже, — не так ли? — и есть тропы, еще не исхоженные серингейро. Одному в Тодос-ос-Сантос, конечно, плохо.

— Я уже думал, думал. Но теперь… Везде одно и то ясе… Отсюда мне не выбраться. Сколько лет, и никакой надежды. Я решил: отправлюсь в Машадо. Может, удастся добыть там побольше галлонов каучукового сока, и тогда у меня появятся хоть какие-то деньги. Хотя бы немного… Я не надеюсь, что могу заработать много; хочу, чтобы хватило хоть на возвращение в Сеару.

— И когда же ты, Фирмино, задумал уйти?

— В ближайшее воскресенье. Вы, сеу Алберто, отпустите мне продукты, я сделаю вид, что возвращаюсь в поселок, а сам спрячусь на опушке леса. По воскресеньям много сеаренцев ходит туда и обратно, никому и в голову не придет… Это лучше, чем в будни…

Внезапно Алберто вспомнил о бухгалтере и заколебался. Но справедливо ли откладывать осуществление законного стремления к свободе? Мгновение, одно лишь мгновение он размышлял и потом решился: