Феррейра Кастро - Сельва

Балбино, который давно жаждал занять место управляющего, всякий раз, когда хозяин уезжал, строил козни, втягивая в это и других надсмотрщиков. И все они, чувствуя в бухгалтере чужака, не связанного с ними ни милыми их сердцу привычками, ни узами братства, в часы, когда опьянение устраняет все различия, соглашались с Балбино: да, да, он прав, он говорит правду!

Но внезапное молчание Жуки напоминало им о присутствии иностранца, при котором не следует слишком распускать языки: ведь он зависит от управляющего. Покидая столовую, Алберто понимал, что все они только и ждут, чтобы на свободе, не стесняясь, клеветать на бухгалтера. И тогда он еще больше утвердился в дружеских чувствах к сеньору Геррейро. Он был для него уже не управляющим, которому обязан подчиняться, но другом, оклеветанным за свои лучшие, отличавшие его от всех других, человеческие качества.

Теперь ежедневно после закрытия конторы, до обеда, Алберто работал в огороде, начинавшем зеленеть внизу, позади старой кухни. Он догадывался, что эта затея пришлась бы не по вкусу Жуке Тристану, если бы тот проведал о ней, но он продолжал заниматься огородом и занимался им с удовольствием, словно стараясь продемонстрировать этим свое уважение к бухгалтеру и бросить вызов его противникам. Ему только неприятно было встречаться на бухгалтерской веранде с доной Виторией, которая теперь не смотрела ему в глаза и входила в его комнату, только когда его там не было. Но здесь он часто с ней сталкивался, потому что она помогала доне Яя вместо Жоана.

Как он и предвидел, дона Яя часто приходила в огород. Алберто было приятно хлопотать рядом с ней то на одной грядке, то на другой («Не беспокойтесь, сеньора, я позабочусь об этом»), поддерживая ее воодушевление и радость каждый раз, когда на поверхности земли появлялись крохотные ростки. Но он уже не трепетал от мучительного вожделения. Если он порой и смотрел на нее, как прежде, не отрываясь, то лишь затем, чтобы с гневом заставить себя опровергнуть то, что он услышал от Балбино: якобы дона Яя уже много лет любовница Жуки Тристана.

В его глазах дона Яя была лишь верной спутницей жизни его друга, нуждавшегося в искренней преданности. И ему казалось уже очень далеким время, когда он смотрел на нее иными глазами. Мысль о скором освобождении, надежда на то, что вскоре он сможет вернуться к прежней, привычной для него жизни, подавила в нем зов плоти. Он замкнулся в себе, и все здесь стало для него преходящим и лишенным истинного значения.

Из всего, что волновало его в долгие бессонные ночи и делало для него нескончаемыми дни, осталось лишь нетерпение, с которым он ждал ответа от матери. И когда ответ наконец пришел, его сердце наполнилось радостью и весь мир будто оделся для него в праздничный наряд. Еще прекраснее стали кротоны в маленьком дворе, цветы жасмина, благоухая, просились украсить собою ложе любви, и нестерпимое, жгучее тропическое солнце снова засияло фантастическим многоцветьем лучей.

«Бедная мамочка! Что она продала или заложила? Свои драгоценности или те старинные китайские вазы, которые дед некогда купил в Макао и за которые ему предлагали много лет назад сто мильрейсов? Сколько они могли стоить сейчас, ведь все так обесценилось! Или ей одолжила деньги тетя Маргарита?»

Он еще раз перечитал письмо:

«При сем отправляю тебе, что ты просил; мне не составило особого труда устроить это. Мне хочется, сынок, чтобы ты оказался со мной как можно скорей. Ты не представляешь себе, как я боюсь умереть, не увидев тебя!»

Это она пишет, чтобы не волновать его… Она, должно быть, пошла на большую жертву… Продажа драгоценностей ей стоила, верно, многих слез, а если она продала вазы, — с ними ей было расставаться еще больнее, ведь это их семейная реликвия. Но нет, нет; она, верно, и не думала, что приносит жертву!

Его глаза увлажнились и губы задрожали от волнения. Но он справился с собой. Свободен! Свободен! И как жаль, как жаль, что мать, опасаясь, что деньги могут пропасть, послала их ему через дядю! Дядя оправдывался в своем письме, что он ничего не знал. А разве он им интересовался? Это неожиданное письмо от дяди, в которое было вложено письмо от матери, напомнило ему о всех его унижениях… Пусть. Он проедет через Белен, не повидавшись с дядей, не станет он больше докучать ему… Когда-нибудь он с лихвой возместит ему его скупое даяние и сделает это с наслаждением — пусть тому будет стыдно!

Он вышел из комнаты, прошел по коридору и на веранде задержался на мгновение, чтобы прорепетировать подготовленные им фразы. Потом решительно зашагал в занимаемую Жукой часть дома.

Хозяин, сидя в качалке, читал почту, только что доставленную на пароходе «Кампос Салес».

Почувствовав, что Алберто мнется у двери, Жука поднял голову и спросил:

— Вы что-то хотели мне сказать?

— Да, но это не спешно.

— Говорите.

— Пожалуйста, заканчивайте; я подожду.

— Я уже кончил. Что такое?

И поскольку он положил на стоящий рядом стул письма, которые были у него на коленях, Алберто подошел.

— Извините за беспокойство. Срочности особой не было. — Он заторопился, видя, что Жука проявляет нетерпение: — Дело вот в чем: как я уже сказал вам, сеньор Жука, несколько месяцев назад я был амнистирован. И поскольку я могу теперь вернуться в Португалию, я хотел бы уехать, чтобы закончить обучение в университете…

Он заколебался, вспоминая фразу, придуманную для того, чтобы его слова не звучали слишком дерзко.

— И что же?

— Мать прислала мне кое-какие деньги. И так как я еще должен вам, сеу Жука…

Он замолчал. Жука Тристан тоже помолчал несколько секунд. Затем холодно спросил:

— Сколько вы еще должны?

— Четыреста восемнадцать…

— Считайте, что вы ничего не должны.

— Нет, нет, сеу Жука! Большое спасибо, но нет… Денег, которые мне прислали, хватит.

— Вы ничего не должны! И если я не повысил вам жалованье, — а сеу Геррейро говорил со мной об этом, — то лишь потому, что дела идут плохо.

— Но я ведь не потому хочу уехать, сеу Жука… Как вам известно, я учился на юридическом факультете, но за участие в заговоре…

— Давайте не будем больше об этом говорить! Когда вы хотите уехать?

— Я думал отправиться на «Кампос Салесе»…

Жука Тристан задумался на мгновенье.

— Для меня было бы удобнее, если бы вы уехали на следующем пароходе. Тогда у меня было бы время подобрать другого человека на место Бинды там, в поселке. Или же Бинда останется там, а я подберу в Умайте кого-нибудь для конторы.

— Ну что ж, сеу Жука. Я подожду другого парохода.

— Тем лучше, тем лучше! Вы можете уехать на «Сапукайе», он должен здесь быть в конце месяца.

— Хорошо. Я поеду на «Сапукайе». И большое спасибо за все.