Феррейра Кастро - Сельва

— Идите-ка сюда.

Они поднялись, почтительно поздоровались и ждали, прислонив ружья к стене.

— Из какого вы серингала?

— Из Мирари. — Тот, что отвечал, вытащил из кармана письмо и вручил его Жуке Тристану.

Жука разорвал конверт, но на веранде было уже темно, и он направился в комнату.

— Входите! Входите!

На веранду ввалилась целая толпа, и даже Элиас и Тиаго были здесь.

В комнате Жука развернул письмо и дважды перечел его. Затем спросил людей из Мирари, стоявших все с тем же смиренным видом:

— Они, значит, плыли мимо?..

— Да, мимо. Капитан катера из Каламы предупредил хозяина, что они плывут за катером и гребут как проклятые и что они украли лодку. Сеу Лобато велел тут же собрать людей и снарядить три баркаса. Мы медленно поплыли по реке, будто ловя рыбу, а когда они проплывали мимо, завели с ними разговор о разных разностях и предложили зайти в барак пропустить по стаканчику кашасы. Но куда там! Они почуяли неладное и отказались. Тогда мы схватили ружья со дна лодок, и прицелились в них, и перестреляли бы их, как ягуаров, если бы они стали сопротивляться. Но не понадобилось. Они растерялись, мы захватили их ружья и отнесли в барак.

— Очень хорошо. Потом я вас отблагодарю. Выспитесь хорошенько, а утром я напишу письмо сеу Лобато. Вы его служащий?

— Нет. Мы все — серингейро.

Алберто взглянул на них с удивлением. Как могло случиться, что, будучи сами жертвами, они охотно выполнили роль палачей? Из какого грязного материала создана человеческая душа, которой нравится карать такого же, как ты сам?

— А как у вас в серингале?

Они пожали плечами.

— Много добываете каучука?

— Нет. Деревья сухие. Галлон, полтора…

Но Жука больше не проявил интереса:

— Ладно, ступайте подкрепитесь. Жоан, покорми их обедом.

Они последовали за поваром, робея в незнакомой обстановке, и исчезли за дверью, ведущей в глубь дома.

Алешандрино, проявлявший признаки нетерпения, подошел к Жуке:

— Разрешите…

И отошел с ним к окну, шепча ему что-то на ухо.

Алберто вышел, с ненавистью повторяя про себя: «Мы все — серингейро… Мы все — серингейро…» Но где же тогда человеческая солидарность?..

Пройдя половину галереи, он заметил шедшего за ним Элиаса.

— А им сегодня не дадут есть…

— Кому это им?

— Тем, что сбежали. Они заперты в сарае…

— Кто тебе это сказал?

— Алешандрино. Их приковали к столбу, как негров-невольников, и заперли на замок, чтобы никто туда не вошел…

— Неужели это правда?

— Сам Алешандрино их приковал! Я зайду к себе; сейчас вернусь.

Элиас исчез в темноте коридора, и Алберто принялся расхаживать по галерее. Глубокая печаль и негодование терзали его душу. Вспоминал, как много месяцев жил вместе с Фирмино в Тодос-ос-Сантос, когда они оба были погребены в бескрайней сельве, на просеке, зараставшей день ото дня среди угрожающего безмолвия. Он видел его одного, все в той же лесной глуши, в бараке, казавшемся покинутым, на который медленно и неотвратимо надвигались лианы. «Для вас так лучше, сеу Алберто, но мне жаль с вами расставаться…»

Наступая на пятно света, падавшее из комнаты сеньора Геррейро, он ощущал желание войти к нему и излить все свои чувства. Но отказался от этого намерения. Вряд ли это было сейчас уместным.

На галерее появился Жоан:

— Обед, сеу Алберто. А где сеу Элиас?

— Он здесь, в нашей комнате.

— Сеу Элиас! Сеу Элиас! Обед!

В столовой Жука спокойно отправлял в рот рыбу с гарниром из маниоки.

Чтобы угодить ему, Элиас попробовал было посмеяться над неудачным побегом серингейро. Но хозяин сразу оборвал эти попытки.

— Не будем об этом больше говорить.

То ли из-за дурно проведенной ночи (ему без конца снились беглецы с затекшими от связывавших их веревок руками и ногами), то ли потому, что самый воздух был насыщен предчувствием трагедии, Алберто, выйдя на следующее утро на галерею, вновь ощутил себя в тягостном плену, и все кругом, казалось, говорило о безысходности. У восходящего солнца был иной цвет, иначе выглядел контур сапотильейры, и обычная для этого часа свежесть травы не смягчала взора, как в прежние дни. Галерея была необитаемой, как всегда по утрам, но никогда она не казалась такой пустынной, как сегодня. Все словно утонуло в тишине, во всем недоставало чего-то неопределенного, неуловимого, каких-то звуков, шепота, далеких голосов. Все предметы словно потягивались, не в силах очнуться от тяжелого сна, как еще не проснувшиеся люди.

Элиас забыл о своей обязанности, и на лестнице все еще горел не потушенный им фонарь, который всю ночь опалял крылья летевшим на свет насекомым, которые, теперь бездыханные, лежали на ступеньках.

Алберто подошел и, поднявшись на цыпочки, задул ставший ненужным огонь.

Но Элиас, появившись в глубине галереи, закричал:

— Оставьте! Оставьте! Я задую. Забыл. Пошел потушить свет в конюшне и потом задержался на кухне выпить кофе.

Подойдя ближе, он спросил:

— Так вы уже знаете?

— Что?

Элиас ответил не сразу, и Алберто тем временем разглядывал его, размышляя с некоторой иронией о его неутомимости. Элиас не провел здесь и четырех дней, а уже все знал, у него всегда была наготове очередная новость, он всем что-то сообщал по секрету, легко делился всеми узнанными сплетнями, скользя неслышно, как змея, по всем укромным уголкам. У него всегда было хорошее настроение, он с наслаждением удовлетворял свое любопытство, и его интересовала лишь внешняя сторона событий.

— Так что же случилось?

Элиас обежал глазами галерею, посмотрел вниз, на видимый отсюда угол старого сарая, и затем, успокоившись, что никого нет поблизости, ответил вопросом:

— Вы ничего не слышали этой ночью?

— Нет, ничего.

— Я тоже. У меня крепкий сон.

— Так что же произошло?

— Жоан слышал… И похоже, что сеу Геррейро тоже: Алешандрино, выходя, видел свет в его комнате.

— Что же он слышал? Говорите скорей!

— Алешандрино бил их ночью кнутом. И они кричали…

— Бил?

— Он вошел в сарай — и в темноте, чтобы его не узнали, — заз! заз! заз!

— Это неправда…

— Неправда? Пойдите на кухню. Там висит кнут, весь в крови. Он избил их до крови. Алешандрино сам мне об этом сказал… Жоан слышал, и Тиаго тоже. А они были прикованы к столбу и не могли защищаться…

— Негодяй!

Элиас понизил голос еще больше:

— Это сеу Жука приказал… И на восемь дней их лишили пищи…

— Оставьте меня! Оставьте меня! Не говорите мне больше ничего.

Элиас на мгновение замер, глядя на Алберто, удивленный выражением его лица. Потом спросил:

— Вы еще не идете в контору?

— Нет. Вы идите. Я скоро приду.

Он спустился по лестнице, прошел медленно до берега реки, потом вернулся и сел под сапотильейрой. Он задыхался. «Негодяи! Подлецы!» А что, если ему пойти туда? Взломать дверь и освободить всех пятерых?