Феррейра Кастро - Сельва

Но вот однажды «Hevea brasiliensis» [4] Гевеа (лат.) каучуконос. Местное название — серингейра. , нелегально вывезенная англичанами на Цейлон, позабыв свою национальную принадлежность, стала давать свой сок на новых землях. Амазонский каучук по вине переселенца перестал быть источником молниеносных обогащений и поубавил число жаждущих. Уже серебро, а не золото стали класть теперь на другую чашу весов.

Но никто, никто не мог смириться с жестокостью открывшейся им истины. Воспоминание о совсем недавнем сказочном богатстве разжигало страсти, делая их еще более лихорадочными, напряженными, освобожденными от последних моральных запретов. Ожесточалась борьба за источник богатства, пока он еще не окончательно иссяк, и грозящая катастрофа приблизилась вплотную.

Это было смятение, безумство, паника кораблекрушения; никто не хотел свыкнуться с мыслью — жить без прежней роскоши и изобилия. Прежним оставалось лишь беспросветное существование сборщиков каучука в безмолвной и угрюмой сельве.

То, что Алберто слышал о тяготах работы на каучуковых промыслах, то, что он узнал несколько месяцев назад, когда верховья Амазонки еще сулили прекрасные перспективы, и то, что он имел возможность видеть здесь, в гостинице у дяди, — все это уберегло Алберто от соблазна отправиться в один прекрасный день по заманчивому пути.

Но сейчас, почувствовав унизительность своего положения в доме родственника, подталкиваемый самолюбием, Алберто вынужден был сделать этот шаг. Но оставшееся у него чувство обиды со временем разрастется в ненависть к невольному источнику его бед и горестей — к тому обществу и строю, с которым он боролся на своей далекой родине.

«А где сейчас скитаются другие? Васконселос, Гонсалес, Мейрелес… Все еще в Испании? Мейрелес из богатеньких, и его меньше других тянуло к схватке. Но другие…» И он сам…

Ему нечем было дышать. Он словно очутился в наглухо запертом ящике, и горячий воздух, как от раскаленной плиты, обжигал ему горло и наполнял звоном уши. Он торопливо оделся и, выйдя в коридор, направился в залу гостиницы. Там стоял колченогий диван, рваный, с клочками соломы на боках, а на стенах висели два календаря пароходной компании «Бос Лайн» с изображением пароходов, увенчанных шапками дыма.

На столе лежала утренняя газета. Алберто взял ее и пробежал глазами.

Он был в нерешительности. Выйти на улицу? Телом уже завладела вечерняя леность, снова тянуло в недавно оставленную постель. Но, когда Алберто подумал, что вскоре придется покинуть этот город, тот стал манить его своими улицами, где жизнь, полная соблазнов, била ключом.

И все же он решил не выходить, вспомнив, что дядя еще не сообщил ему о результате разговора с Балбино. Глядя в окно, что представляло для него известное развлечение, и к тому же с улицы веяло прохладой, он видел бухту Гуаража, обрамленную по берегам зеленой неровной кромкой леса. Бухта была полным-полна гайол. Одни, завершившие рейс, выбрасывали из труб последние клубы дыма; другие стояли с поднятыми флагами, возвещавшими о скором отправлении. Здесь же дремали понтоны — старые суда, у которых извлекли их безнадежно изношенное механическое сердце; парализованные, опечаленные своей судьбой — быть лишь складом всего того, что сюда доставляли их свежевыкрашенные молодые и резвые собратья. Они стояли без мачт, на которых когда-то весело развевались вымпелы.

Шаланды, пришвартованные к борту судов или влекомые буксирами с резкими, пронзительными гудками, выглядели в шумной бухте большими мертвыми остовами. Тут всегда можно было увидеть какую-нибудь старую, пожелтевшую гайолу, прибывшую из Вале-де-Каэс после отдыха и текущего ремонта и бросившую якорь в спокойной, мутной воде. Вся Амазония, этот необычный по величине край, имела здесь свою приемную и парадные ворота для всего света. Через них величественно входили трансатлантические суда огромного тоннажа, которые из Европы направлялись в Манаус, а более смелые и уверенные в достаточной глубоководности реки прокладывали своими винтами пенистую дорожку до Икитоса. Их корпуса цветом и торжественными очертаниями резко контрастировали с детским кокетством гайол, открытых от борта до борта и предлагающих в каждом укромном месте крючки для гамаков, в которых так сладостно покачиваться. Даже бросая якоря, что океанские суда делали глухо и повелительно, гайолы, приученные к неожиданным остановкам по капризу лота в их речных паломничествах от серингала к серингалу [5] Серингал — заросли каучуковых деревьев (серингейра), где ведется добыча каучукового сока. , отличались веселым и легким нравом, и, словно смех, рассыпался перезвон их якорных цепей.

Однако особое впечатление производили в порту крылья вижиленг — проворных лодок, распускающих в море свои паруса и мчащихся с грузом рыбы в Белен, кренящихся то в одну, то в другую сторону и ловко лавирующих между судами, стоящими на якоре в бухте.

Со стороны города бухта была зажата в каменные тиски пристани, которая где-то там, где высились подъемные краны и виднелись чугунные кнехты для швартования судов, заканчивалась воротами в открытое море. Он видел отполированные рельсы, по которым двигались вагонетки, и отделявшую пристань от города цепочку галпанов — вместительных складов из ребристого оцинкованного железа, укрывавших бесчисленное множество прибывающих и отправляемых грузов.

Сразу же за портом, глаз останавливается на просторном бульваре Республики, где всегда очень шумно от снующих туда и сюда машин с пассажирами и товарами. Бульвар внезапно прерывается американским зданием «Порт оф Пара».

Вдруг снизу до Алберто донесся шум голосов толпящихся около дверей гостиницы людей. «Это, должно быть, они, — наверняка они! — его будущие попутчики». Как правило, они собирались к ужину после осмотра города, который и приводил их в изумление, и одновременно подавлял чудесами, — они иначе, как чудеса, и не воспринимали то, что открывалось воображению обитателей сертана [6] Сертаны — засушливые районы на северо-востоке Бразилии. . Все они были темнокожими: одни — мулаты, другие еще темнее. Их возраст колебался от юношеского до тридцатипяти-сорокалетнего, — предельного возраста для тех, за кем охотились вербовщики. Ведь в серингалах не было места ни для слабых, ни для немощных. Они были одеты в костюмы из легкой ткани, парусины и полосатого холста; соломенные шляпы городского фасона не шли к их головам, привыкшим к широкополым карнаубам [7] Карнауба — головной убор бразильских крестьян, сделанный из листьев пальмы-карнаубейры. .

Наконец они, дружелюбно болтая, вошли в гостиницу. Вскоре Алберто услышал их шаги на лестнице.