Барри Хайнс - Пустельга для отрока. Взгляды и улыбки

— Дело не только в раскраске, это все чепуха.

— А в чем же дело?

Билли выпустил из кулака тоненькую струйку песка на свой левый туфель. Песчинки отскакивали от резинового мыска, словно струйка воды, падающая из крана в раковину. Билли покачал головой, пожав плечами. Мистер Фартинг сделал шаг вперед и поднял руку.

— Что мне нравится в этой птице, так это ее форма, ее линии; у нее такие красивые пропорции. И головка у нее такая аккуратная, и она так складывает крылья на спине… И хвост у нее — что надо! А на лапках — будто брюки гольф.

Билли словно вычерчивал или лепил птицу в воздухе, подчеркивая каждую фразу своего описания соответствующим жестом.

— Это существо, которое вызывает желание нарисовать его или вылепить из глины. Живопись, мне думается, подойдет больше, на картине можно передать все эти красивые коричневые крапинки.

— И все же, сэр, только когда она в полете, видно, в чем она превосходит других птиц, тогда она в своем лучшем виде.

— Я с тобой согласен. И знаешь, можно угадать, что она хорошо летает, даже когда она вот так сидит.

— Потому что у нее и тогда форма обтекаемая.

— Именно это я и имел в виду, когда говорил о ее пропорциях, я думаю, у нее не случайны эти пропорции. Знаешь, на бегах недаром говорят: какой у лошади вид, так она и бежит. Думаю, что здесь то же самое.

— Конечно.

— И все же есть какая-то странность в том, как она летает.

— Да что вы, сэр? Соколы, если хотите знать, лучше всех птиц летают.

— Да я вовсе не хотел…

— Я, конечно, не утверждаю, что другие птицы летать не могут, взять вон хоть ласточек, или стрижей, или чибисов, вы только посмотрите на них, когда они в воздухе кувыркаются. Или там чайки и другие птицы… Я на них часами, бывало, глядел, когда мы к морю ездили. Лучше всего было в Скарборо, там на скалу можно забраться и оттуда глядеть. И все же это не то. По крайней мере, я так считаю.

— Я не о красоте ее полета говорю, полет был просто великолепный. Я вот что имел в виду… ну, в общем, когда она летит, у меня появляется какое-то странное чувство.

— Мне кажется, я понял, о чем вы, сэр. Вы хотите сказать, что все вокруг будто замирает сразу, прямо мертвая тишина.

— Вот именно!

При этом восклицании птица вздрогнула и насторожилась.

— Тихо, сэр, вы мне ее до смерти перепугаете.

Мистер Фартинг приложил два пальца к виску и щелкнул большим пальцем.

— Прости, забылся.

Птица приподнялась было, но потом успокоилась и опустилась.

— Это я оттого, что ты так точно сказал насчет мертвой тишины.

— Многие это замечали. Я одного фермера знаю, так он говорит, что когда сова летит — то же самое. Он говорит-, что видел, как сова ночью ловила мышь у него во дворе, так вот, когда она вниз за добычей нырнула, он говорит, просто пальцами хотелось уши заткнуть, а потом — хлоп — и вытащить, такая настала тишина кругом.

— Точно. У меня тоже было такое чувство, будто она летит в каком-то… каком-то… провале тишины, в пропасти безмолвия. Странно, не правда ли?

— Они вообще странные птицы.

— И вот это чувство, эта тишина, они, должно быть, на человека как-то действуют. Ты заметил, что мы с тобой говорим очень тихо? И как странно прозвучал мой голос, когда я его повысил? Как если бы кто-нибудь вдруг закричал в церкви.

— Это все оттого, что они нервные, эти птицы, сэр. Потому и нужно при них говорить тихо.

— Нет, не только из-за этого. Это мы делаем инстинктивно. Из какого-то почтения.

— Я знаю, сэр. Поэтому я просто шалею, когда выношу ее погулять и слышу, как кто-нибудь говорит: «Глядите, вон Билли Каспер со своим ручным соколом». Мне прямо хочется заорать, она же не ручная, сэр, соколы не бывают ручными. Или меня вдруг кто-нибудь останавливает и спрашивает: «Она ручная?» Черта с два она ручная, моя пустельга, она просто обученная, вот и все. Она хищная и дикая, и ей на всех наплевать, и на меня тоже. Вот почему она необыкновенная, замечательная птица.

— Однако многим непонятно это чувство, они любят скорее домашних зверьков, которые могут стать их друзьями; чтоб с ними повозиться, ласкать их, дрессировать. Ты не согласен?

— Да, наверное. Но мне это неинтересно. Мне больше нравится такую птицу держать, чтобы смотреть на нее, чтобы она летала. Мне хватит и этого. А они пусть держат этих своих кроликов, и своих кошек, и всяких там говорящих попугаев. По сравнению с моей птицей это все дрянь.

Мистер Фартинг покосился на Билли, который с волнением смотрел на свою птицу.

— Я думаю, ты прав. Все, вероятно, так и есть.

— Знаете, сэр, у меня такое чувство, что это она мне делает одолжение — разрешает тут, рядом с ней, стоять.

— Да, я понимаю, о чем ты говоришь. Однако любопытно все же разобраться, в чем тут причина. Ну, скажем, дело ведь не в ее размерах.

— Нет, сэр.

— И ведь она не выглядит такой уж грозной, временами она даже напоминает птенчика. Так в чем же дело?

— Не знаю.

Мистер Фартинг носком ботинка начертил решетку на песке, потом медленно поднял взгляд на птицу.

— Я думаю, дело в том, что это гордая птица или, как ты объяснил, независимая. Она сознает свою красоту и ловкость, она ими гордится. Она словно глядит тебе прямо в глаза и говорит: «А это еще кто такой?» Это напоминает мне стихи Лоренса: «Если б люди в такой степени были людьми, в какой ящерица — ящерицей, то и они достойны бы стали внимания». Понимаешь, она словно бы гордится собой.

— Это правда, сэр.

Они постояли немного молча, потом мистер Фартинг поднял рукав пальто и рукав пиджака, чтобы взглянуть на часы. Они были прикрыты манжетом сорочки. Он приподнял рукав и спустил пониже ремешок часов и только тогда увидел циферблат.

— О боже, гляди, уже двадцать минут второго. Нам пора идти.

Он повозился с дверной задвижкой и вышел из сарая.

— Я тебя подвезу, если хочешь. Я на машине.

Билли покраснел и покачал головой.

— А в чем дело, неужели твоя репутация пострадает, если все увидят, что ты приехал с учителем?

— Не в том дело, сэр… Просто у меня еще кое-какие дела дома.

— Как хочешь. Но тебе надо поторапливаться, не то опоздаешь.

— Знаю. Я недолго.

— Хорошо. Тогда я поехал.

Лицо его исчезло за решеткой, но через несколько мгновений появилось снова.

— И спасибо за все, что ты мне показал, мне и в самом деле было очень интересно. Ты настоящий специалист, дружище.

Лицо его скрылось снова, и еще несколько мгновений спина учителя в темном пальто заслоняла квадратик окна. Потом свет и очертания предметов, точно кусочки головоломки, проступили вокруг его удаляющейся фигуры — и дом, и гараж, и сад.

Заблеял автомобильный мотор. Смолк, заблеял снова, взр-взр-взревел что есть мочи, а потом стал удаляться, завывая на все более высокой ноте.