Барри Хайнс - Пустельга для отрока. Взгляды и улыбки

Билли поглядел вниз и стал носком ботинка перекатывать по песку продолговатый пушистый комок. Затихающий шум автомобильного мотора поперхнулся, точно наступил перебой в сердцебиении, а затем зазвучал еще тише и вскоре затих совсем.

Билли подобрал комочек и стал разглядывать его, держа на ладони. Он был размером с яичко дрозда, черный, как уголь, и слегка поблескивал, точно покрытый лаком. Билли покатал его на ладони, понюхал, потом осторожно поковырял кончиком пальца. Под лакированной скорлупкой пух был более светлый, почти серый, и сухой, как табак; он облегал малюсенькие косточки и совсем крошечный череп с точечными зубками на крошечных челюстях. Билли потер пушок, превратив его в золу, тихонечко подул, и он отлетел, как отлетает от зерна мякина, а на ладони у Билли остались только череп и косточки. Билли положил череп на полку над дверью, а потом начал перекатывать косточки указательным пальцем по ладони, сперва машинально, без всякой цели, потом соединил их в треугольник, который сам тут же разрушил и составил из костей угловатую букву С. Разглядывая ее, он раздумывал, как бы еще ее перестроить, однако у него выходило еще только Д, и в конце концов он просто-напросто смешал косточки.

Выбрав самую длинную косточку, Билли зажал ее между большим и указательным пальцами. Когда он сжал тонкую, точно булавка, косточку, на пальцах остались два белых пятнышка; потом острый конец проткнул кожу, и на кончике указательного пальца показалась капелька крови; вторая капля проступила на большом пальце. Билли нахмурился и сжал косточку еще сильнее. Он закрыл глаза от боли и прикусил губу. Косточка осталась цела, Билли разжал пальцы, и теперь она торчала из мякоти его большого пальца, точно крошечный флажок. Билли перевернул палец вниз. Косточка по-прежнему торчала из него. Билли выдернул ее и переломил пополам. Услышав тихий щелчок, птица открыла глаза. Билли бросил обломки косточки и тщательно зарыл их туфлей в песок. Теперь оставался только череп. Билли положил его напротив планки, тихонько вышел из сарая, запер его и, бросив последний взгляд на свою птицу, зашагал по дорожке.

Букмекерская контора размещалась на квадратном пустыре, зажатом двумя блоками жилых домов. С тыла пустырь был отделен проволочными заборами от садовых участков, которые принадлежали домам на соседней улице. В каждом заборе был проделан лаз и от него напрямую протоптана дорожка к тротуару.

Дорожку, которая вела к тротуару от дверей конторы, несколько раз собирались замостить, но это начинание так никогда и не было доведено до конца — от дверей конторы просто проложили двойной ряд кирпичей, однако на десятом кирпиче настил этот кончился, и дальше дорожку посыпали шлаком и золой, которых тоже не хватало до конца, а потом шел голый черный грунт, утоптанный и блестевший, словно заношенный, лоснящийся рукав пиджака. Шлак на дорожке был растоптан и давно превратился в пыль, иногда еще попадались сланцевые плитки, и эти вкрапления придавали дорожке довольно пестрый вид. Впрочем, резкого разделения между тремя частями дорожки не было, потому что пешеходы разносили по всей дорожке золу и крошки шлака на своих подошвах.

Вокруг конторы зияли какие-то воронки, по краям которых собачьи кучки чередовались с проплешинами тощего дерна, напоминавшего шкуры каких-то давно сгнивших животных. По всему пустырю торчали клочья пыльной травы, пробившейся среди пучков чахлого щавеля и давным-давно одичавших розовых кустов. Истерзанный куст бузины, который мальчишки любили обстреливать битыми кирпичами, торчал посреди свалки, где валялись бумага, ржавые сковородки, велосипедная рама и останки детской коляски без колес.

Когда Билли шагал по улице к конторе, он уловил запах жареной рыбы с картошкой, доносившийся из какого-то дома поблизости. Он дошел до пустыря и зашагал к конторе прямо через бугристое поле, потом остановился, поднявшись на кучку земли, втянул в себя воздух и отвернулся. Нащупав в кармане две полукроны, он сжал монетки, потер их друг о друга и взглянул на свое отражение в черной воде, стоявшей на дне воронки прямо под ним. Он плюнул в эту лужу, уничтожив свое отражение, потом вынул из кармана монетки, положил их на ладонь рядышком и стал перекатывать, словно два зубчатых колеса.

— Ладно, если решка — беру себе, орел — не беру.

Он спрятал одну монету в карман, вторую подбросил. Когда она стала падать, он поймал ее правой рукой, накрыл левой ладонью и открыл. Орел.

— Вот пакость!

Он медленно перевернул монету, так что стал виден профиль королевы, потом поставил монету на ребро и снова положил на ладонь.

— Ладно, буду кидать до трех раз.

Он еще раз подбросил и поймал монету. Заглянул в щелочку между пальцами. Решка.

— Ничья…

Снова взлетела монета, звякнув о ноготь. Звяк. Орел.

— Сволочь!

Он сбежал с бугра и зашагал к конторе — большому кирпичному сараю, в котором раньше помещалась какая-то лавка. Широкое окно возле входа было выкрашено в зеленый цвет, а в веерообразном окошке над дверью красовалась надпись:

Ф. РОУЗ

БУКМЕКЕРСКАЯ КОНТОРА С ЛИЦЕНЗИЕЙ

Дверь была закрыта — зеленая дверь с круглой деревянной ручкой. Ручка была отполирована прикосновением множества рук, и волнистый рисунок дерева напоминал линии гор на контурной карте. Билли погладил рукой ручку, потом отошел от двери и стал топтаться на щетинке травы, пробившейся между кирпичами на дорожке. Внезапно дверь распахнулась и из конторы вышел мужчина, который оглянулся и крикнул что-то через плечо, потом захлопнул за собой дверь, шагнул вниз по ступенькам и тут наткнулся на Билли. Он едва не сбил его с ног, и удержались они на ногах только потому, что мужчина успел схватить Билли за плечи.

— Эй, пацан, ты отличное место нашел для стоянки!

Он обвел Билли вокруг себя и поставил его на свое место, словно партнера в танце, а сам быстро зашагал по дорожке, простучав каблуками по кирпичам, проскрипев по шлаку и прошаркав по земле, и наконец шаги его зазвенели по тротуару, и этот последний звук показался еще пронзительней, чем все предыдущие.

Билли повернул ручку и открыл дверь. В дальнем конце комнаты во всю ее ширину протянулась стойка, поверх которой шло ограждение из сетки. Вдоль стен стояли скамейки, наверху висела доска, обитая зеленым сукном, и к ней были приколоты объявления о скачках. Их было так много, что лишь местами проглядывало между ними зеленое сукно, а если посмотреть из другого конца комнаты, от камина, то можно было подумать, что это кусочки ткани пришпилены к бумагам. Огонь едва теплился за решеткой камина, а на каминной полке над календарем сидел грустный жокей, держась за холку грустной серой лошади. Посредине комнаты стоял старый кухонный стол, заваленный бумагами, ящичками с бланками для записи лошадей и ставок, карандашами на веревочке. Какой-то человек, склонившись над столом, писал, держа карандаш очень прямо и до предела натянув веревочку. Другой сидел у огня, опустив голову и упершись локтями в колени, он читал бланк; у доски двое мужчин, тыча пальцем в одно и то же объявление, обсуждали что-то вполголоса и согласно кивали друг другу. На всех были кепки. Женщина за стойкой наливала себе из фляжки чай. Когда она подняла чашку и губы ее невольно потянулись к ней, ей пришлось прищурить глаза от пара.