Барри Хайнс - Пустельга для отрока. Взгляды и улыбки

Птица применила новую тактику и стала летать очень низко, точно выбрав какое-то немое пространство у самой земли. Билли, согнув колени, тоже снизил плоскость вращения, но неожиданно удлинял леску, так что вабило опять уходило у птицы из-под носа.

— А ну, давай, Пус, лови! Вот! Вот! Лови!

Птица делала короткие броски сверху и снизу, нападая все чаще и вынуждая Билли ускользать, кружиться и при этом все время быть начеку, чтобы зорко следить и за вабилом, и за птицей. Так было до тех пор, пока птица не вильнула в сторону, закружив высоко над боярышником.

— Иди сюда, Пус! Ну, еще раз! Последний!

И птица вернулась — вытянув голову вперед, сложив крылья, со свистом и шуршаньем она неслась к Билли, который ждал ее и манил, а потом — у-у-уф — сразу вверх, птица стремительно взмыла вверх, прямо с крутого поворота; когда же она снова бросилась вниз, Билли раскрутил вабило и бросил его вверх, навстречу птице. Пустельга, вцепившись когтями в вабило, опустилась с ним на землю.

Билли подождал, пока она склюет остатки мяса, потом поднял ее на рукавице и приладил пряжку и привязь. Птица настороженно подняла голову, услышав какие-то звуки. Мистер Фартинг восторженно хлопал в ладоши. Билли двинулся ему навстречу, и они сошлись на полдороге — все это время птица настороженно следила за незнакомцем.

— Великолепно, Каспер! Просто блестяще! Мне ни разу не доводилось видеть ничего подобного!

Билли покраснел, оба молча смотрели на птицу. А пустельга глядела на них, и грудка ее все еще вздымалась после полета.

— Замечательно, да, Билли? И знаешь, я впервые так близко видел сокола.

Мистер Фартинг протянул к пустельге руку. Она тут же клюнула его в ладонь и выпустила когти. Он быстро отдернул руку.

— О боже!.. Не больно-то она дружелюбна, а?

Билли улыбнулся и погладил пустельге грудку, потом почесал у нее под крылышками.

— Но ты с ней, кажется, ладишь.

— Она думает, что мне не больно.

— Не понимаю, о чем ты?

— Раньше, когда она клевала меня, я не убирал руку, как будто мне вовсе не больно. Вот она и перестала.

— Здорово! Никогда бы до такого не додумался.

— И все же, если вы обратили внимание, я всегда стараюсь держать свои руки подальше от ее когтей. Невозможно привыкнуть к тому, чтоб тебя царапали.

Мистер Фартинг с опаской покосился на желтые чешуйчатые лапы с перепонками между пальцами и на стальные когти, вцепившиеся в рукавицу.

— Это уж точно.

Билли вытащил воробья из сумки, зажал в рукавице. Птица тут же придавила его лапой и начала выщипывать у воробья перья на голове. Она выщипывала их своим клювом и бросала целыми пучками налево и направо, рассеивая по ветру. Довольно быстро на голове у воробья обнажилось пятнышко, а потом и целая проплешина ощипанной розовой кожи. Пустельга клевала эту кожу и оттягивала ее, проклевывая отверстие, в которое уже бледно просвечивал череп, хрупкий, как воробьиное яичко, и столь же изящно округлый. Крак! Нежная скорлупка хрустнула, пустельга оторвала головку и проглотила ее одним духом. Клюнула раз — и головы как не бывало; проглотила она даже клюв, раскрошив его на мелкие кусочки. Билли разжал пальцы, освобождая воробьиное тельце. Пустельга, склонив голову, начала ощипывать грудку и крылья. Пух мигом облетел с грудки, точно с какого-нибудь сказочного одуванчика; хвостовые перышки, крутясь в воздухе, сыпались на пол, как семена ясеня. Иногда пустельга встряхивала головой, чтобы избавиться от перышек, прилипших к ее окровавленному клюву. Когда ей это не удавалось, она соскребала их, проводя острием когтя у самых своих глаз, и сама моргала при этом то ли от боли, то ли от наслаждения, как человек, страдающий крапивной лихорадкой, когда он расчесывает себе кожу.

Она очистила почти всю воробьиную грудку, потом пробила клювом кожу на груди, обнажив под тоненькими ребрышками внутренности, втиснутые в грудную клетку. Пустельга разом разрушила эту совершенную композицию. Птица втянула в себя и заглотнула разом всю эту тягучую массу.

— У-уф!

— Там очень много витаминов, сэр.

Она склевала по очереди пурпурно-коричневую подушечку печени, скользкую галечку сердца; теперь оставался только остов — мешанина из кожи, костей и перьев, и птица разрывала эту массу, дробила и заглатывала по частям. Те кости, которые ей не удавалось раскрошить и проглотить, пустельга выбрасывала; чистые, белые осколки, словно крошечные резные скульптурки, падали вниз, переворачиваясь в воздухе, и терялись в траве. В конце концов остались одни лапки. Пустельга аккуратно ощипала их, отдирая последние ниточки мяса. Конец. Птица распрямилась, тряхнула головкой.

Мистер Фартинг перелез через забор вслед за Билли, обогнул сарай и стал наблюдать через решетку в двери, как Билли выпускает птицу в сарай. Она сразу полетела прямиком на свою жердочку и, опустив голову, стала чистить и точить клюв о деревяшку, точно о бритвенный ремень. Потом поднялась и выпрямилась. Билли открыл дверь и посторонился, впуская мистера Фартинга. Тот поспешно протиснулся в сарай, и теперь они стояли бок о бок, наблюдая за птицей, которая застыла на одной лапке, поджав другую и спрятав ее среди перышек.

— Смотрите куда-нибудь в другую сторону, сэр, соколы не любят, когда на них глазеют.

— Хорошо.

Мистер Фартинг с интересом разглядывал побеленные стены и потолок, свежий помет на чистых полках, чистый сухой песок на полу.

— Ты ее в чистоте содержишь, в порядке.

— Приходится. Так меньше шансов, что она заболеет.

— Ты очень заботишься о ней?

Билли внимательно посмотрел на мистера Фартинга и встретился с его взглядом.

— А как же! Разве вы бы не так поступали, если б у вас была птица?

Мистер Фартинг коротко хмыкнул.

— Да, наверное. Ты вообще любишь живых тварей, да, Билли?

— Да, сэр.

— У тебя до этой бывали когда-нибудь птицы?

— Тыщу раз. И звери, и всякое такое. У меня даже лисенок один раз жил, я его вырастил, а потом выпустил. Он был совсем маленький и слепенький.

— А какие у тебя птицы были?

— Разные. Сороки, галки. Однажды у меня был птенец сойки; но с ним было одно мучение, их кормить очень трудно, и он у меня чуть не подох. Нет, этих я больше ни за что не стал бы держать у себя, лучше оставить их при матери.

— А какая твоя любимая птица?

Билли посмотрел на него так, будто мистер Фартинг вдруг повредился в уме и проявляет явные признаки идиотизма.

— Да вы что, сэр?

— Ты хочешь сказать — сокол?

— Да остальные с ним просто ни в какое сравнение не идут.

— Ну, а почему? Что такого особенного в этой птице?

Билли наклонился, набрал пригоршню песку.

— Даже не могу вам объяснить. Просто это так, вот и все.

— Ну, а вот, например, сороки? Красивые же птицы. Или сойки, какая у них раскраска красивая…